— Грешны, барин! Уж такое вот приключилось! — мужики крестились, в затылках чесали. — За пойменный луг схватились, кольями-то все махали.

Поднялся Иван Григорьевич со стула, грянул, аки гром:

— Чтоб в разум вошли, чтоб я из-за дури и злобы душ не лишался, а ваши дети — кормильцев — будет вам порка. Сначала мужики Скирова порют мужиков Язвищ, а потом мужики Язвищ порют мужиков Скирова. Для первого раза — будет вам лоза, по тридцати ударов. А ежели опять дело пойдёт у вас к побоищу, идите сразу ко мне на двор, кнутом пороть друг друга. А с поймой так положим: год одни косят, другой год — другие.

Перекрестился на престол церкви и объявил:

— Как перепорете друг друга, приходите к общей трапезе великого праздника ради.

Взял Ваню за руку, оба поклонились народу, ушли в хоромы.

ГОСТИ ИЗ НОВГОРОДА ВЕЛИКОГО

Мягко стелет февраль. Ночью буран стены ломит, а поутру тишина, снег, как младенец. От белых полей света больше, чем от солнца.

Такое светоносное половодье, будто Русь не на земле — на небесах. Беззаботным людям да малым ребятам — весело, но мудрые призадумывались. Ночное кипение снегов вещало им о потаённом борении добра и зла.

Наждали-таки несчастье! Галицкий князь Дмитрий Шемяка, с тверским да Можайским князьями обманом, без приступа, взяли Москву, Шемяка нарёк себя великим князем Дмитрием III. Страшное свершилось дело, но сказать, чтоб совсем уж воровское! По древнему русскому праву не отпрыскам Дмитрия Донского, а его брату Юрию Звенигородскому, отцу Шемяки, должно было сидеть в Москве.

Разыгралась смута, князь Юрий искал правды в Золотой Орде, но московские подачки и посулы были богаче. Не преуспел, взял Москву силой, да только новый порядок наследования высшей власти был на Руси от Бога. Недолго обременял великий стол князь московский Юрий Иванович. Господа Иисуса Христа и он любил — строитель дивного Савво-Сторожевско-го монастыря. Вот и призвал Всевышний раба Божия к себе. Наследникам образумиться бы! Но худое дело отца переняли сначала старший сын Василий Юрьевич, такой же неудачник, а ныне младший — Шемяка.

Молва не ведала, куда подевался великий князь Василий Васильевич. Колокола заупокойно не звонили. Стало быть, жив. А коли жив, не сегодня — завтра жди войны.

Домашняя война злей татарского набега. Татарам лишь бы сливки слизать, а свои в своей же кадушке готовы дно вышибить. Коли не мне пиво, пусть всё в землю уйдёт, без остатку!

Для Ивана Григорьевича Санина весть о перемене власти была горше сполошного колокола. Приказал лошадей держать запряжёнными. Где чего затеется, тотчас везти семью в скит, в глушь. От греха.

А грех вот он!

Дошла до Волока Ламского новая чёрная весть: московский князь Василий Васильевич Пресветлый отныне Тёмный. Шемяка ослепил своего врага. Великий князь на богомолье был в Троице. И не великий он ныне. В Углич увезли. Где же Тёмному с Московским царством управиться?

В те дни в Язвищах по дороге в Москву остановились на ночлег приятели Ивана Григорьевича, четверо новгородцев. Ваня, хоть и в малых летах, но был за столом. Наследник.

Новгородцы не жалели Василия Васильевича Тёмного.

— Поделом ему! — сказал самый величавый из гостей. — У зла эхо долгое. Катилось-катилось и аукнулось. Не Василий ли Васильевич десять лет тому назад ослепил двоюродного брата своего Василия Юрьевича, коего ныне Косым кличут?

— Что о них горевать! Пусть поскорее истребят друг друга. Наше время пришло! — розовощёкий молодой новгородец пугал Ваню чёрными без блеска медленными глазами. Подождал, не скажет ли кто чего и прибавил:

— С Дмитрием Юрьевичем с Шемякой Великий Господин Новгород вернёт свою славную волю. Натерпелись от Москвы.

Иван Григорьевич, глянув на сына, сказал осторожно:

— За Василия Тёмного — князья и бояре Патрикеевы, Ряполовские, Кошкины, Плещеевы, Морозовы и весь народ.