|
Один из них высунул из под одеяла исхудалую руку и сделал пальцем жест, означавший: „Будь добр, поставь его, пожалуйста под мою кровать.“ Человек исполнил просьбу и ушел. Счастливый солдат с трудом повернулся на постели лицом к другому воину, приподнялся немного, с подушки и начал работать над тем, чтобы придать своему лицу особенное выражение; после долгих и упорных усилий ему удалось изобразить торжествующее подмигивание. Страдалец упал на подушки в изнеможении, но упиваясь славою.
Тогда пришел личный друг солдата № 2, обиженного. Последний начал умолять его красноречивыми взглядами; наконец тот понял и, вытащив гроб из под кровати № 1-го, поставил его под кровать № 2-го. № 2-й выразил ему свою радость и сделал еще какой-то знак. Друг опять понял, подложил руку под плечо № 2-го и немного приподнял его. Тогда умирающий герой обратил свой тусклый взгляд к № 1-му и начал медленно трудиться над своими руками. Понемногу удалось ему поднести одну руку к лицу, но она ослабла и упала. Еще раз попытался он поднять ее, и опять неудачно. Тогда он отдохнул, собрал весь остаток сил и на этот раз ему удалось медленно, но уверенно поднести к носу большой палец; остальными пальцами он торжествующе махнул в воздухе и упал на подушки мертвый. Эта картина до сих пор рисуется в моих глазах, признаюсь, положение исключительное, исключительное в своем роде. На другой день, рано утром, в моей комнате внезапно появился маленький белый слуга и произнес только одно слово: „Завтрак!“ Это был во многих отношениях замечательный мальчик, лет одиннадцати, очень проворный, с живыми черными глазами. В нем не было ничего неопределенного, ничего нерешительного. В губах его, в манерах, в разговоре видна была величественная решимость, удивительная в таком маленьком существе. Слов он даром не терял. Его ответы были так коротки и быстры, что казались продолжением вопроса, а не ответом на него. Стоя за стулом со своей метелкой в руках, прямой, вытянутый, с стальною серьезностью в лице, он казался статуей, до тех пор, пока не схватывал мелькнувшего в чьих-нибудь глазах желания. Тогда он бросался исполнить это желание и в следующую же секунду снова обращался в статую. Когда его посылали за чем-нибудь в кухню, он шел боком до самой двери и там сразу поворачивался, как на пружинах. — Завтрак! Мне захотелось еще раз пробовать разговорить это существо. — Вы позвали его преподобие или… — Да, сэр. — Что теперь рано или… — Восемь-пять! — Вы один здесь служите или кто-нибудь вам… — Цветная девушка. — На этом острове только один приход или… — Восемь. — Большая церковь на горе приходская или… — Часовня приходской церкви. — Как здесь разделяются пошлины? На городские, приходские, поголовные и… — Не знаю! Не успел я придумать нового вопроса, как он уже был внизу, соскользнув вниз головой по перилам лестницы, и спрыгивал на задний двор. Пришлось отказаться завести с ним разговор. С ним не существовало главного элемента для разговора: ответы его были так закончены и точны, что не оставляли никакого сомнения, за которое можно было бы уцепиться, чтобы продолжать разговор. Из этого мальчика должен выйти или великий человек, или великий негодяй, смотря по обстоятельствам, но из него собираются сделать плотника. Таким-то образом люди пользуются представляющимся им случаем. В этот и следующий дни мы катались в экипаже по всему острову и ездили в город Ст. — Джордж, за пятнадцать или двадцать миль от Гамильтона. Таких прекрасных, твердых дорог невозможно найти нигде, кроме Европы. Нам служил проводником и возницей смышленый молодой негр. |
