— Именно так. Наверное, ты ему слишком много платишь — девать некуда, — горько пошутила я. — Муж ведь должен с женой считаться. У него не частный кабинет на дому. Публика — что надо. Костыли, палки, вонь. Внешний вид — соответственный. Правда, приехать с другого конца города им ничего не стоит. От постоянных звонков по телефону и в дверь я начинаю сходить с ума…

— Я скажу ему, чтобы прекратил. Иначе выгоню к чёртовой матери, и добьюсь отзыва лицензии! — отрезал Озирский. — Тогда он не сможет работать — ни дома, ни где-то ещё. И ты, со своей стороны, спуску не давай. Я только в этих стенах могу ему приказывать. А ты — дома.

— Пожалуйста, помоги, сделай милость! — взмолилась я. — А то они ещё и воруют…

— Неужели? — опешил Андрей. — Что именно?

— А всё, что под руку попадётся. Сашкины швейцарские часы. Миниатюры работы его сестры, Софьи. Мой кошелёк увели. Даже пластмассовую американскую чашку, какие на презентациях раздают. Сашка одной из старух принёс водички, да и забыл. А та захотела унести диковинку в штанах. Самое интересное, что чашка выпала оттуда — прямо мне под ноги. Бабка, конечно, посинела со страху. А мой благоверный поднял чашку и подарил воровке, тем самым реабилитировав её. Мы, говорит, ещё достанем, а несчастному пожилому человеку — радость…

— Ну, тут я ничего сделать не могу. У себя в квартире он — хозяин. И над чашками, и над швейцарскими часами. А ты, раз страдаешь от этого, возьмись за него не по-детски. Самое простое — спрятать все свои вещи. А я тем временем меры приму…

Сашка думает, что я всё забыла. Ходит молиться к Николе Морскому, старушек ублажает, говорит елейным голоском. Вот-вот крылышки вырастут. Но я помню, кто он есть. Может быть, одна на всей земле…

Помню Идочку Лешгорн — маленькую, худенькую пианистку в очках. Она училась с нами в английской школе, а с Сашкой — ещё и в музыкальной. Влюбилась в Сашку, дурёха. Он тогда ещё Минцем был. Я, по простоте душевной, ему об этом сказала. Подумаешь, зрение минус шесть, и пластинка на зубах? Зато подаёт большие надежды! И дед у неё — композитор.

Но ничего у меня не вышло. Я переоценила степень своего влияния на Минца. Он просто решил завладеть мной — ещё тогда. И ведь завладел — спустя столько лет. Правда, вряд ли это хорошо для него кончится…

Идочка часто гуляла с собакой под Сашкиными окнами. У Лешгорнов был громадный водолаз. Я часто видела, как девчонку и пса хлестал свирепый штормовой ветер. Бывало, приезжал вечером с завода Лев Бернардович. Приглашал Идочку в гости или отвозил домой. Кстати, отца своего Сашка тоже предал — назвал чужим дядей. Столько вложил в него Лев Бернардович — и сил, и средств. А тот азербайджанский сердцеед даже ничего не знал о сыне. В итоге бастард носит его отчество и фамилию своей недобродетельной мамаши…

Я привлекала Сашку своей недоступностью. Была недоступна, как линия горизонта. И все эти годы он упорно добивался своего. А вот теперь он пытается уже мной командовать. Строит из себя главу семьи. И не знает того, что я отомщу ему. За всех, кого он убил. Пусть не своими руками, но убил. И я так же убью его.

Тогда Сашка сказал, что не может ответить на чувства Иды, потому что любит меня. Я ответила, что в гробу видела его любовь. Но если это действительно так, пусть перестанет мучить Иду.

— Я не могу запретить ей предаваться пустым мечтам! — ответил отличник и комсомольский активист Александр Львович Минц.

Тогда он и не помыслил бы о том, чтобы пойти к Николе Морскому и помолиться.