Наш разговор происходил в тишине и сумраке таверны «Беспокойный призрак» спустя несколько дней после описываемых событий. Чарльз был сильно взбудоражен и постоянно оглядывался. Примерно те же чувства испытывал я сам, но Чарльз выражал их свободно, и я ему завидовал. Мне же пришлось загнать бушующую бурю чувств внутрь и держать ее там. Меня терзало то, что я спас жизнь своему сыну, но сильно навредил нашему ордену. Я сорвал операцию, которую сам же велел осуществить. Я оказался предателем. Я предал своих собратьев и соратников.

– Что там произошло? – спросил я.

Я узнал, что Коннор сумел подобраться к Томасу и, прежде чем убить его, потребовал ответить на несколько вопросов. Почему Уильям пытался скупить земли его племени? Зачем они собирались убить Вашингтона?

Я лишь кивал, потягивая эль.

– И что Томас ему ответил?

– Он сказал Коннору: «То, что ты ищешь, тебе никогда не найти».

Чарльз смотрел на меня округлившимися, усталыми глазами:

– Что теперь, Хэйтем? Что нам делать?

Выиграв сражение при Уайт-Марше, Вашингтон решил накануне Нового года переместить свои войска на более защищенные позиции. Таким местом он посчитал Вэлли-Фордж в штате Пенсильвания. Двенадцать тысяч солдат Континентальной армии были измотаны прошедшими сражениями и скверно экипированы. У многих износились сапоги, и они были вынуждены идти босиком, оставляя кровавые следы на мертвой земле. Но Вашингтон требовал, чтобы его армия обосновалась на зиму не где-нибудь, а именно в Вэлли-Фордже.

Континентальная армия являла собой жалкое зрелище. Не хватало продовольствия и обмундирования. Оголодавшие лошади падали и умирали, неспособные подняться на ноги. В лагере свирепствовали тиф, желтуха, дизентерия и пневмония. Количество заболевших исчислялось тысячами. Такие понятия, как моральный дух и дисциплина, почти перестали существовать.

Но, несмотря на потерю Нью-Йорка и Филадельфии, несмотря на многочисленные смерти от голода и холода в Вэлли-Фордже, дух самого Вашингтона не был сломлен. Этому в немалой степени способствовал его ангел-хранитель – Коннор. Со всей порывистостью и горячностью, присущей его возрасту, Коннор безоговорочно уверовал в Вашингтона. Никакие мои слова, никакие доводы не смогли бы его переубедить. Я мог бы сколько угодно доказывать сыну, что не кто иной, как Джордж Вашингтон, повинен в гибели его матери. В уме Коннора запечатлелось, что в этом виноваты тамплиеры. Кто рискнет упрекать его за столь ошибочные выводы? Ведь он своими глазами – глазами пятилетнего мальчишки – видел в тот день Чарльза, оказавшегося в их деревне. И не только Чарльза, а также Уильяма, Томаса и Бенджамина.

Бенджамин. Еще одна моя головная боль. За минувшие годы Бенджамин стал позором для ордена, и это еще мягко сказано. После попытки продать в 1775 году англичанам секретные сведения он был подвергнут разбирательству в военной комиссии, возглавляемой не кем иным, как Джорджем Вашингтоном. Однако то, что Бенджамин предсказал себе несколько лет назад, осуществилось: он успел стать главным врачом и генеральным распорядителем медицинской службы Континентальной армии. Его обвинили в сношениях с врагом и заключили в тюрьму, где он и содержался вплоть до своего освобождения в начале нынешнего года. Выйдя на свободу, Бенджамин быстро исчез из нашего поля зрения.

Я не знаю, отринул ли он идеалы ордена, как в свое время Брэддок. Но мне известно о его возможной причастности к краже имущества, предназначавшегося для Вэлли-Форджа. Недополученное продовольствие лишь усугубляло бедственное положение зимующих там солдат. Одно могу сказать: целям ордена Бенджамин предпочел личное обогащение, и потому его требовалось остановить.