– Это частная переписка, – раздраженно бросил он и попытался вырвать у меня из рук бумагу.

Но я увернулся, сделав пару шагов в сторону.

– Не сомневаюсь, что частная. Коннор, желаешь знать, о чем здесь пишется?

Я наблюдал за лицом сына и видел его ошеломление. Наверное, ему казалось, что этим он предает своего кумира. Губы Коннора двигались, но оттуда не раздавалось ни звука. Его глаза метались между Вашингтоном и мной.

– Похоже, твой дорогой друг приказал атаковать твою деревню. Хотя «атаковать» – это небольшое преуменьшение. Скажите ему сами, господин главнокомандующий.

– Мы в течение некоторого времени получали сообщения об индейцах, помогающих англичанам. Я велел моим людям это прекратить, – рассерженно произнес Вашингтон.

– Прекратить, сжигая индейские деревни и покрывая солью возделываемые земли? – спросил я. – Прекратить, убивая всех без разбору, согласно этому приказу?

Наконец-то у меня появился шанс рассказать Коннору правду.

– И такой приказ вы отдаете не в первый раз, – продолжал я, глядя на Вашингтона. – Расскажите вашему почитателю о том, что вы сделали восемнадцать лет назад.

В хижине установилась напряженная тишина. Снаружи доносился грохот посуды на лагерных кухнях, скрип проезжающих телег, зычный голос сержанта, гоняющего солдат на плацу, и ритмичный стук солдатских сапог. У Вашингтона покраснели щеки, когда он посмотрел на Коннора и сообразил, что к чему. Его рот открывался и закрывался. Главнокомандующему было не подобрать слов.

– Тогда было другое время, – наконец буркнул он.

Чарльз не уставал называть Вашингтона нерешительным, запинающимся глупцом. Только сейчас я понял смысл его эпитетов.

– Семилетняя война, – добавил Вашингтон, будто одно это объясняло его тогдашние действия.

Я взглянул на Коннора. Казалось, тот начисто забыл обо всем, что происходило в хижине и окружающем мире, погрузившись в собственные мысли.

– Теперь ты видишь, сын мой, как ведет себя этот «великий человек», если его прижать к стенке. Он начинает оправдываться. Перекладывать вину на других. Предпринимать множество иных уловок, но ни за что не желает брать ответственность на себя.

Лицо Вашингтона стало мертвенно-бледным. Он уперся глазами в пол. Вина его была очевидна.

Я умоляюще посмотрел на Коннора. Мой сын тяжело дышал.

– Довольно! – взорвался он, более не в силах сдерживать гнев. – Кто и почему убивал моих соплеменников в прошлом – это подождет. Сейчас мне важнее, чтобы подобное не повторилось.

Я протянул к нему руку.

– Нет! – Коннор резко отпрянул. – Между нами все кончено.

– Сынок… – начал я.

Это разъярило его еще больше.

– Ты думаешь, я настолько податлив, что стоит назвать меня «сынком» и я изменю свое решение? Ты ведь был в курсе того, что тогда произошло? Или я должен поверить, будто ты узнал об этом только сейчас? Быть может, Чарльз Ли и не убивал мою мать, но он все равно чудовище. Все, что он делает, он делает по твоему приказу.

Коннор повернулся к Вашингтону, который попятился назад, вдруг по-настоящему испугавшись гнева своего недавнего обожателя.

– Предупреждаю вас обоих: вздумаете меня преследовать или встанете у меня на дороге – убью не задумываясь.

Прорычав эти слова, Коннор исчез.

Чем он руководствовался, решив отступать сам, сказать не могу. В качестве причины он называл численное превосходство противника.