А я бежал дальше. Дома проносились мимо. На бульваре я увидел железнодорожные пути. «Забавно, — подумал я, — никогда не замечал здесь железной дороги», — и побежал вдоль нее. Впереди я увидел множество огней. Они меня заинтересовали, и я побежал быстрее. По дороге я сообразил, что где-то потерял формы для кексов, значит, Энн будет ругаться. Потом вспомнил, что она меня вообще выгнала. И рванулся дальше. Впереди что-то происходило: свет прожекторов, снующие повсюду люди, звуки сирен. Затем я увидел ужасную сцену. Крушение поезда. А я стою среди обломков. Рядом лежит на боку локомотив. Причем колеса еще вращаются, а из трубы со свистом вырывается пар. Я не мог пошевелиться, просто стоял и смотрел по сторонам. Везде лежали тела. Деловитые санитары сновали взад-вперед с носилками. Подъезжали все новые машины «Скорой помощи». На куче щебня лежала голова. Меня попросили отойти в сторону, и полицейский провел еще группу врачей к пострадавшим. Насколько я понял, поезд сошел с рельсов.

Я еще раз оглядел сцену крушения. Теперь я видел, что произошло. Локомотив налетел на посторонний предмет, который лежал на рельсах, и накренился, потащив за собой вагоны. Он еще какое-то время волок их за собой по покрытой гравием насыпи, потом перевернулся и остановился, а более легкие вагоны продолжали по инерции двигаться, сминая друг друга, калеча людскую плоть.

Нет, боже мой, нет!..

Я сел. Темнота прохладной ладонью поглаживала мое разгоряченное лицо. Рядом крепко спала Энн...

До сих пор не знаю, зачем я это сделал, но только я встал и потащился в кухню. Там я зажег свет, нашел карандаш, блокнот, уселся за стол и записал все детали моего сна скупыми, короткими фразами. Поезд сошел с рельсов. Протащил вагоны по насыпи. Перевернулся. Люди выпадали из окон. Мне потребовалось пять минут и полтора листа бумаги, чтобы изложить все детали. Затем я отложил карандаш и пошел спать. Меня почему-то не удивило, что этой ночью я не имел удовольствия видеть Элен Дрисколл. Но вместе с тем меня очень занимал вопрос, с чего это я вдруг решил среди ночи встать и заняться эпистолярным творчеством. Так и не найдя ответа, я уснул.

* * *

На следующее утро будильник зазвонил, как обычно, в шесть сорок. Я открыл глаза и сморщился. Голова болела так, что трудно было даже моргать. Все внутренности во мне переплелись, а в отдельных местах, по-моему, даже завязались узлами. Я пошевелился и жалобно застонал. Энн нажала на кнопку будильника и встревоженно подняла голову:

— Что с тобой?

— Не очень хорошо себя чувствую, — выдавил я. Боль волнами накатывала на мою несчастную голову. Я лежал, боясь пошевелиться. Даже когда Энн села рядом, потревожив матрас, это болезненно отдалось в моей несчастной головушке.

— В чем дело?

— Голова болит. И живот.

— Опять то же самое, — констатировала Энн, — хочешь, я вызову врача?

— Не надо. Пройдет. Просто позвони на завод и... — Договорить я не сумел, скорчившись от судорожной боли в животе. Я заворочался, пытаясь найти положение, в котором боль была бы не такой сильной. Кажется, отпустило. — Я полежу немного.

— Лежи, я позвоню на завод. — Энн направилась к двери, но по дороге остановилась. — Думаю, будет лишним предлагать тебе завтрак...

— Да, не стоит.

Энн снова присела рядом и ласково погладила меня по голове. Но даже легкое прикосновение ее нежных пальцев причиняло мучительную боль. Наверное, я скривился, потому что она, словно обжегшись, отдернула руку.

— Дать тебе аспирин?

— М-м... — согласился я, отлично понимая, что таблетка нужна мне меньше всего.