— Потерпи, родная. Мы уже на месте. Сейчас будет врач…

По коридору уже спешили несколько человек в белых, как в старые времена, халатах. Парня бесцеремонно оттолкнули в сторону. Истекающую кровью женщину на «раз-два» затащили на каталку, повезли. Михаил было дёрнулся за ними, но на него бесцеремонно рявкнули, приказывая остаться. Каталка с телом Людмилы исчезла за белыми занавесками. Только тогда парень немного пришёл в себя — осмотрелся: чисто, тепло, совсем как до чумы. Сел на ту же кушетку, на которой до этого лежала супруга, обхватил голову руками… Он чувствовал, как ей больно. Все её страдания. Сидя неподвижно, пытался, по мере сил, облегчить ей боль. Иногда ему это удавалось. Но чаще — нет. Её сердце затухало, но вот второе, крохотное и светлое — разгоралось всё ярче и ярче. Что же там творится, в операционной… И вдруг его резнуло, словно ножом. Михаил вскочил, собираясь броситься туда, за занавески, где шла операция, но в этот момент услышал… Не крик, а писк. Некое кряхтение. И не ушами, а сердцем. Ребёнок?! Он жив! Радость наполнила парня, но тут же он опомнился — сердца Людмилы он больше не чувствовал… А из-за занавески выходила женщина с суровым лицом:

— Вы муж?

Дождавшись, пока островитянин осипшим голосом ответит «да», чуть тряхнула короткими волосами, выбивающимися из-под белой шапочки:

— У вас мальчик. На удивление — крепкий и здоровый карапуз, весом почти четыре восемьсот. С ним всё будет в порядке. А вот с его мамой…

Сглотнула ком в горле:

— Мы не волшебники… Простите… Я вам соболезную…

…— Что думаешь делать?

— Не знаю…

Михаил сидел на той же кушетке, напичканный транквилизаторами, от которых, впрочем, было мало толку. Николай сидел рядом, искренне соболезнуя этому странному, но по-своему доброму парню, не раз вытаскивавшему всех из пропасти смерти.

— У нас есть две кормилицы. Так что пока можешь оставить пацана в больнице. Он ещё слабенький. Всё-таки роды преждевременные, хотя и не слишком. Да и как ты сам его выкормишь, без материнского молока?

— Я понимаю… Так будет лучше всего. Но я его потом заберу.

Мужчина вскинул руки вверх раскрытыми ладонями:

— Естественно! Только пусть хотя бы месяца два-три ему будет. Чуть окрепнет, да и можно будет на обычное молоко перевести. Мне врач сказала…

— У меня куча молочных смесей есть… Прокормлю. И воспитаю.

— Ты это… Крепись… Жалко твою девочку…

Неожиданно для горожанина парень вскинул голову и глухо, как-то страшно произнёс:

— Я — отомщу.

— Кому?!

Николай опять заподозрил неладное, но Михаил пояснил:

— Это вина нагов. Люда… От моего ребёнка у неё началось восстановление… И змеи учуяли это. У меня не хватило сил прикрыть… Морок кобры. Вот чего она испугалась…

— Ты что, опять?!

— Я знал, что ты не поверишь…

Цепко ухватил мужчину за руку, словно выстрелил короткую фразу… Обстановка изменилась. Николай с удивлением осмотрелся — гранёные шестигранные коридоры, стены, исписанные непонятными светящимися рублеными знаками, по которым пробегали, затухая световые волны алого цвета. Большой круглый зал с гранёной пирамидой в центре, словно наполненной светящимся туманом.

— Мы…

Вместо ответа островитянин ухватил его за грудь, поволок, невзирая на сопротивление, к сияющему облаку.

— Ты что творишь?!

…Бесполезно.