Чарльз покачал головой: это до того похоже на правду, подумал он, что даже не смешно, во всяком случае ему. Разлил коньяк по стаканам, и они снова закурили. Гости расположились поудобнее, а Ханс перевернулся на бок. Они пребывали в самом добром и мирном расположении духа, между ними, похоже, завязывались приятельские отношения. В дверь трижды резко, отрывисто постучали, вслед за тем послышался Розин голос. Она мягко пожурила их, как водится, напомнила, что уже четвертый час ночи, что они в доме не одни, тут есть люди, которые, в отличие от них, хотят спать. Они переглянулись с заговорщическими улыбками.

— Роза, душечка. — Ханс вложил в голос всю силу убеждения. — Мне стало совсем плохо, и они пришли составить мне компанию.

— Вам никакая компания не нужна, — отрезала Роза, — прежде всего вам нужен сон.

Тадеуш неслышно поднялся, резко отворил дверь, и Роза, привидением в халате и сетке для волос, кудахча, кинулась прочь, Тадеуш увещевающе крикнул ей вслед:

— Мы сейчас же разойдемся, — обернулся к ним, и его близорукие глазки издевательски блеснули. — Я знал, как обратить ее в бегство, — сказал он. — Она ужасно тщеславная — можно подумать, ей двадцать лет. Впечатление такое, словно мы в какой-то окаянной тюрьме. — Он снова взял стакан. — Впрочем, Берлин и есть тюрьма. Должен вам сказать, — обратился он к Чарльзу, — я жду не дождусь, когда смогу вернуться в Лондон. Вот куда вам надо поехать во что бы то ни стало. Поверьте моему опыту — я перебывал почти во всех великих городах, разве что в вашем легендарном Нью-Йорке не был, но на фотографиях, сделанных с самолета, он довольно-таки отталкивающий, — цивилизованный человек должен жить только в Лондоне.

Ханс осторожно покачал головой и повторил:

— Нет-нет, в Париже.

— Ладно. — Тадеуш перешел на английский: — О'кей. Этому выражению я научился у одного вашего соотечественника, типичного американца на все сто процентов, как он себя аттестовал. Ковбой из Аризоны, шляпа с ведро величиной. Из трясунов, к тому же вегетарианец, поутру никогда не сядет завтракать, пока не хлопнет стопку виски. Крутил роман с заклинательницей змей, она по совместительству еще танцевала нагишом. Когда я с ним познакомился, он держал маленькое boîte  на Левом берегу; развесил там по стенам бычьи рога, лассо. Как-то раз он повздорил со своей заклинательницей, накинул ей на шею лассо и ну таскать по полу. Она от него тут же сбежала, но перед этим подложила ему в постель ядовитую змею. И ничего — обошлось. Как он сам сказал: о'кей, мне все нипочем.

— Объясните, о чем вы говорите? Не забывайте, я не понимаю по-английски, — сказал Ханс.

Тадеуш перешел на немецкий:

— Я рассказывал, как научился говорить о'кей.

— Вот оно что, о'кей — это я понимаю. Но больше ни одного английского слова не знаю, — кивнул Ханс.

Чтобы доказать, что они как-никак мужчины и не позволят собой помыкать, они тянули время и, прежде чем разойтись, долго желали друг другу спокойной ночи.

Выйдя поутру из ванной, Чарльз столкнулся в коридоре с герром Буссеном. На герре Буссене был куцый бумазейный халат, на руке висело довольно замызганное вафельное полотенце. На пухлом круглом лице расстройство мешалось с недоумением — он напоминал ребенка, которого так затуркали домашние, что он ни от кого не ждет ничего хорошего. Сегодня Чарльза разбудили крики Розы — она за что-то отчитывала герра Буссена. Чуть погодя она принесла Чарльзу кофе, булочки, масло, отлично причесанная, тщательно одетая — и это в такую рань, но в глазах ее не угасло раздражение.