|
– Цезарь отнюдь не Сулла в этом отношении, моя доро-гая. Его политика – милосердие. И это очень умно. В его намерения не входит вызывать нена-висть коммерсантов и знати. Он хочет, чтобы и те и другие униженно целовали ему ноги в бла-годарность за то, что он позволил им жить и владеть всем, чем они и владели. Я допускаю, что имущество Магна конфискуют, но Цезарь не тронет ни твою собственность, ни твои деньги. Как только позволит ветер, я рекомендую тебе вернуться в Италию. – Он резко повернулся к Сексту Помпею. – А ты, молодой человек, сопроводи свою мачеху до Брундизия или Тарента, а после присоединись к противникам Цезаря, которые собираются в провинции Африка. Корнелия Метелла нервно сглотнула. – Нет нужды Сексту сопровождать меня. Я верю твоим словам о милосердии Цезаря, Марк Катон, и поплыву одна. Отклонив предложение этнарха Паретония заночевать у него, Катон отвел его в сторону. – За все, что ты сможешь выделить нам в смысле воды и продовольствия, мы заплатим се-ребряными монетами, – заверил он. Филопэмон и обрадовался, и забеспокоился. – Мы можем дать вам сколько угодно воды, Марк Катон, но у нас мало еды на продажу. В Египте голод, поэтому нам не удалось закупить пшеницу. Но мы можем продать вам овец и ове-чий сыр. Пока вы здесь, мы обеспечим твоих солдат дикой петрушкой, но для хранения она не годится. – Мы будем благодарны за все, что вы сможете нам выделить. На следующее утро он оставил Луция Гратидия и Секста Помпея разбираться с людьми, а сам предпочел продолжить беседу с Филопэмоном. Чем больше он разузнает об Африке, тем надежней. Паретоний служил перевалочной базой для многочисленных путешественников, которые следовали к оазису Амона, чтобы проконсультироваться у его оракула, такого же знаменитого на этом берегу Нашего моря, как и оракул греческих Дельф. К его обиталищу вел двухсотмильный путь через пустыню – царство длинных песчаных дюн и голых скал, где лишь мармариды кочевали от колодца к колодцу со своими верблюдами, овцами и большими кожаными палатками. Когда Катон спросил об Александре Великом, Филопэмон нахмурился. – Никто не знает, ходил ли Александр в Амон, чтобы задать вопрос оракулу, или это Ра, главный бог Египта, позвал его в оазис, чтобы обожествить, – печально ответил он. – Все Пто-лемеи, начиная с первого, Сотера, были пилигримами, независимо от того, являлись ли они ца-рями Египта или сатрапами Киренаики. Мы привязаны к Египту через его царей, цариц и оазис, но в нас течет финикийская кровь, а не македонская и не греческая. Пока Филопэмон рассказывал о стадах верблюдов, которых город держал для сдачи внаем, Катон думал о своем. «Нет, нам нельзя задерживаться здесь надолго, но если мы поплывем, пока дует Кор, он принесет нас в Александрию. А после того, что царь-мальчик сотворил с Помпеем Магном, вряд ли Египет безопасен для римлян, противников Цезаря». – Пока дует Кор – невозможно, – пробормотал он. – Кор? – удивился Филопэмон. – Аргестес, северо-западный ветер, – объяснил Катон, называя ветер по-гречески. – О, Аргестес! Скоро он затихнет, Марк Катон. В любой день может задуть Апарктиас. Апарктиас, Аквилон – пассаты! Да, конечно! Сейчас середина октября по календарю, но по сезону – середина июля. Должен вот-вот показаться Сириус. – Тогда, – сказал Катон, вздохнув с облегчением, – у нас нет необходимости злоупотреб-лять твоим гостеприимством, Филопэмон. На следующий день, в октябрьские иды, на рассвете подули пассаты. Катон был занят проводами Корнелии Метеллы и трех ее кораблей. Он смотрел, как они отплывают, испытывая какие-то непривычные для себя теплые чувства. Она передала ему деньги, которые были при Помпее Великом. Двести талантов серебряных монет. Пять миллионов сестерциев! Флот отплыл на третий день после того, как подули пассаты. |
