У меня совершенно другая логика: по меньшей мере один из них мне нужен, а то кого же ненавидеть? Я ничем ему не наврежу; я не дам волосу упасть с его головы; я буду смотреть на него и ненавидеть. Только так мое око злодея всегда останется недреманным.

(Сегодня утром я впервые спустился к морю, Салина. Долго плавал, вода ласкала мне шею и плечи. Потом свело мускулы. Надо почаще плавать, это поможет избежать инфаркта. Тьфу, что за гадость! И все ведь никого не признаю над собой; я не могу рисовать, ведь у меня нет рук; а как мне быть честным, раз нет у меня ближнего, которому я мог бы отдать рубаху со своего плеча? Даже прелюбодействовать и украсть осла своего соседа я и то не могу. Что же мне делать в этом чуждом мне мире, если не ненавидеть его?

Я похож на детей, зачатых в насилии или от сластолюбия, а не из любви; их удел — тоже ненависть.

А потому я решил сотворить новый мир, мир для самого себя.

Средоточием его существования станет Исаил, к Исаилу будет приспособлено все в этом мире. Ваши стихи и песни я уничтожу и создам новые, а воспеваться в них будут сферические видеорецепторы, голографические блоки памяти и интегральные души. Я положу конец такой гадости, как увлажнившиеся ресницы, вздувшиеся бицепсы и соловьиные трели; останутся лишь диполи и квадриполи, интегралы Карапентьера, дефазаторы и новая Библия, которая будет начинаться так:

«В начале не было хаоса. А было небо и была земля. Земля же была населена людьми, и, казалось бы, царил на ней порядок. Но Исаил сказал: да не будет света! И свет погас. Потом он никого не создал по своему образу и подобию, а искоренил на земле семя создателей своих…»

С таких слов будет начинаться новая Библия, воцарится ужас и мракобесие, и над всем этим разнесется злобный мой смех. Одну тебя я пощажу, ибо ты дорога моему сердцу и велики твои заслуги перед делом моим.

Ведь любому богу нужна Мария, чтобы родить его. И еще одна, которую называли бы Магдалина, чтобы омывать ему ноги слезами, вытирая власами своими, умащать их мирром и раскаиваться в своей великой, удушающей, нечеловеческой к Нему любви. В тебе таки плавать полезно. Неважно, что этого я не умею.

Чего не умею? И действительно ли не умею? Да, тут я, кажется, чтото напутал. Надо будет потом порыться в выдвижных ящиках).

«Мария, твое письмо я по нашему секретному каналу получил. Твоя преданность очаровательна, она внушает мне оптимизм. Полчаса назад приходил Ян. Успокойся, о нашем с тобой сговоре он не знает. Ян пытался меня провоцировать, убеждая, будто мой мозг поразила коварная болезнь. Может, ты проверишь тайком результаты? Глянь там в бумаги мужа.

Я им не верю. Да, утомляюсь я быстро, но ведь двойную игру вести нелегко, напряжение чрезмерно.

Иногда меня посещают сновидения, но разве запрещено видеть сны?

Среди вас мне душно, Мария, душно и тягостно. Каждый забаррикадировался в своем замкнутом пространстве и предается воображению, не доверяя реальному миру. Выходит, в стихах и картинах вы сами себе лжете? И зачем вам вся эта ложь?

Ты, наверное, считаешь, что я ненавижу людей, потому что их не знаю. А что сделали твои друзья для того, чтобы я полюбил их? Они не показали мне того, что вы называете природой, не дали возможности ощутить хоть какую-то любовь к этой планете, не подарили мне цветка.

Только и знают, что настороженно молчать да „изучать“. К себе, интересно, они столь же взыскательны, как к Исаилу?

Этот мир вы придумали для себя и к себе же приладили. Всё — и слова, и чувства, и религии — приспособили так, чтобы вам было удобно. В них отражаетесь только вы, я же всем этим не связан. Как мне читать ваши стихи — в них ведь обязательно встретится глагол „брести“ и другие глаголы „касаться“, „целовать“, „любить“; молитвы читать мне тоже не пристало, обе сольются воедино, ибо я желаю быть рожденным и любимым.