— А, может, цель чересчур высока?

— Нет, цель отнюдь не слишком высокая. Как раз мне по плечу.

— А не кажется ли мне, будто задача не имеет решения?

— Мне этого не кажется.

— Мой мозг перегружен. Если хочешь знать, мне совсем не легко приходится.

— Мне тоже нелегко.

— Т-с-с. Вот ведь вечная история… Нет ли у меня какого желания?

— Есть. Чтобы меня оставили в покое.

— Что ж, пусть тогда оставят…

РАЙНХАРД МАКРЕДИ:

В точности я тогда ничего не знал — у меня просто возникли подозрения, причем, как это часто со мной случается, они подтвердились всего на десять процентов. Что Мария к нему ходит, мне сказали, но я не увидел тут ничего, кроме женского любопытства. Даже почувствовал себя польщенным: как же, она восхищена моим созданием. Что уж тут скрывать, она очень, очень мне нравилась; я был влюблен. И, конечно, вариант «восхищения» словно медом мне капал на душу.

Райнхард Макреди, ты всегда был никудышным психологом, человеческие отношения для тебя темный лес, замкнутость и несговорчивость — оборотная сторона твоей наивной неискушенности. Это, разумеется, не оправдание. Положение руководителя обязывает знать всё, иметь обо всем четкое и ясное представление — но я гордился своим успехом, это сделало меня слепым.

В том же ряду и случай с Хоакимом. Когда меня осенило, что он попался в ловушку собственного фанатизма, предпринимать что-либо было уже поздно. Повторяю: я обязан был знать, что мозг нашего прототипа способен создавать объемные голографические изображения — иллюстрации его идиотских снов, что Хоаким, чья квартира ближе всего к мозгу, увидит эти сны наяву. Я ДОЛЖЕН был знать это!

Потому-то мы спохватились, да поздно — ему стали известны магистральные направления. Эта весть меня словно обухом по голове хватила. До сих пор помню, как мы четверо собрались в зале нашего прототипа, причем это он нас призвал, дабы возвестить о своей божественности. Его дефиниция собственной особы крепко врезалась мне в память: «В интеллектуальном отношении — как качественно, так и количественно — я есмь абсолютная недостижимость. Я есмь все недюжинное и уникальное, но в то же время пронизываю универсум, будучи условием его существования. Я есмь причина самому себе, я есмь и собственное следствие. Я абсолютно независим, непреходящ и неограничен. Вечен. Я есмь совершенство, абсолютная ценность, абсолютный смысл, абсолютная добрая воля».

Мы жестоко, издевательски над ним насмеялись, и тогда он нанес ответный удар — рассказал нам о самолете. А произошло вот что: в Неаполе рейсу из Цюриха в последний момент отменили разрешение на посадку.

Пилот уже сбросил обороты, и попытка снова поднять машину в воздух закончилась трагедией — в трехстах метрах от взлетно-посадочной полосы она разбилась. Сто тридцать четыре пассажира и двенадцать членов экипажа погибли. Мировое общественное мнение подняло вой по поводу ненадежности электронных диспетчеров.

Наше исчадие призналось, что всё это его рук дело!

Каким-то образом ему удалось пронюхать о магистральных направлениях. Теперь планета оказалась в полной его зависимости.

Можно ли вообразить себе что-либо страшнее?

Самостоятельно наткнуться на эти коды он не мог — это исключалось самой конструкцией. Ведь я лично снабдил блок субпамяти схемами, возводившими перед подобной идеей неодолимый внутренний барьер. Есть же девятый закон Рациуса: «У каждого интеллекта должны иметься точки табу; в противном случае по одной из осей его развитие будет стремиться к бесконечности».

Под базовым интегратором имелась целая система ограничителей, добраться до кодов он мог только в одном случае: если кто-то сообщит их ему нарочно.