— Что вы, я понимаю. Шпионаж нынче в моде.

— Не шпионаж, а меры безопасности. Итак, оно готово?

— Да, — признал я.

— Может у него быть что-нибудь общее с происшествием?

— Нет.

— Вы уверены?

— В убийствах разбираетесь вы, в искусственном интеллекте — я. Он стационарен, лишен конечностей, и вообще какая-либо связь здесь немыслима.

— Я хотел бы его видеть.

— Хорошо, но предупреждаю: характер у него особенный, странный. Ничему не удивляйтесь. И не обижайте его.

Когда мы вошли, инспектор принялся озираться по сторонам; интересно, чего он, бедняга, ожидал?

Даже фуражку сдернул и поклонился наобум.

— Где он? — в замешательстве шепнул мне на ухо Георгидис.

— Перед вами.

— А, этот ящик? — он был неприятно удивлен.

— Полицейский, что ли? — внезапно рявкнул прототип, а инспектор, чуть не подскочив, утвердительно кивнул и снова поклонился.

— По поводу смерти Марии, — объяснил я.

— К вашим услугам. Готов ответить на любые вопросы.

— У меня нет вопросов, сударь (до чего смешно прозвучало это обращение!). Мне просто хотелось с вами познакомиться.

— Жаль, что меня не предупредили. Я бы выбрал более подходящий к случаю туалет.

Инспектор поморщился, ирония была уж очень прозрачной.

— Только вот о самоубийстве хотел… если позволите.

— Отвечу вам словами Шопенгауэра, инспектор.

«Жизнь представляет собой нескончаемую ложь в большом и малом.

Она обещает и не сдерживает своих обещаний, дабы показать, сколь недостойно желания было желанное. Если жизнь и дает нам что-то, то лишь для того, чтобы потом отнять. Настоящее всегда неудовлетворительно, будущее неизвестно, а прошлое безвозвратно. Ничто не заслуживает наших стремлений, наших усилий и нашей борьбы, все вещи ничтожны, жизнь есть банкротство. С любой точки зрения жизнь — это предприятие, не способное покрыть собственные расходы».

— Ладно, ладно. Я ведь спросил о конкретном самоубийстве.

— Она ушла в мир Исаила, там бытие осмысленно, а потому ценно. Там она счастлива.

— Счастлива, вот как? — переспросил инспектор, только чтобы не показать виду, что ничего не понял.

— Как-то орел, лев и змея спросили Заратустру: «О, Заратустра, не счастье ли свое ищешь ты взглядом?» Седой мудрец ответил: «Давным-давно не стремлюсь я к счастью, я стремлюсь к своему делу».

Мария пренебрегла своим мелким человеческим счастьем ради большого счастья нашего дела.

— Чрезвычайно вам благодарен, сударь, — сказал инспектор.

Мы пошли к двери. И тогда произошло чудо! Ничего страшнее со мной в жизни не случалось.

Мария заговорила!

И это действительно была Мария.

Мертвая. Голос ее донесся будто и впрямь с того света:

— Я в ином мире, Райнхард! — говорила она, и голос ее сопровождался звуками гигантского органа. Я обернулся. Разумеется, в зале ее не было. Но голос не умолкал, он шел, казалось, прямо с неба, из бездн космоса, из недр вечности…

— И я сама этого пожелала, — продолжала Мария. — Он только научил меня целовать вечность…

ЗАПИСЬ 0171

Уважаемые господа безголовые судьи и присяжные заседатели!

Здесь, перед вами, я в связи с самоубийством Марии Пророчицы.