– Имя?

– Ломбард. Миссис Ломбард.

– Ну, если найдешь ее, дай мне знать.

– Даллас, не возражаешь, я напишу отчет? – спросила Пибоди. – Хочется пройти все с самого начала, осмыслить.

– Я тебе об этом напомню, когда дело пойдет в суд.

Ева пересекла «загон» и вошла в свой кабинет.

Это была крохотная комнатка, где едва хватало места для письменного стола с креслом и стула для посетителей. Окно в ее кабинете было величиной с почтовую марку. Бо́льшую часть пространства в этом тесном помещении занимала незнакомая женщина.

Она сидела на стуле для посетителей, потягивая кофе из бумажного стаканчика. У нее были светлые, чуть рыжеватые волосы, собранные на макушке и спускавшиеся оттуда каскадом кудряшек, очень белая кожа с румянцем на щеках и розовыми губами, а глаза – зеленые, как трава.

За пятьдесят, прикинула Ева, автоматически составляя словесный портрет. Крупное, ширококостное тело в зеленом платье с черным воротником и черными манжетами. Черные туфли на каблуках и огромная черная сумка, аккуратно поставленная на пол у ее ног.

Когда Ева вошла, посетительница радостно взвизгнула, чуть не расплескав кофе, и торопливо отставила стаканчик в сторону.

– Ну, вот и ты!

Она вскочила, ее лицо еще больше разрумянилось, глаза заблестели. Голос у нее был слегка гнусавый, и от этого голоса у Евы почему-то заломило зубы.

– Миссис Ломбард? Посторонним не разрешается заходить в служебные помещения.

– Я просто хотела посмотреть, где ты работаешь. Ой, милая, ну дай же на тебя взглянуть!

Она бросилась вперед и, если бы не Евины отличные рефлексы, уже заключила бы ее в объятия.

– Минуточку. Кто вы такая? Что вам нужно?

Зеленые глаза округлились и наполнились слезами.

– Как, милая, разве ты меня не узнаешь? Я твоя мама!

Сквозь этот стук пробился сигнал настольного телефона. Из «загона» до нее доносился гомон голосов. Она не закрыла дверь. Боже, дверь была открыта, и любой мог…

А потом в голове у Евы зажужжал целый рой шершней. Они жалили ее, холод сменился удушающим жаром. Она по-прежнему не могла вздохнуть, перед глазами клубился серый туман.

Нет, ты не моя мама. Нет. Нет. Нет.

Неужели это ее голос? Такой тоненький детский голосок. Она произнесла эти слова или они просто звучат у нее в голове?

Ева шевельнулась – ей все-таки удалось шевельнуться – и оттолкнула мягкие, пухлые руки, обвивавшиеся вокруг нее.

– Пустите меня. Пустите!

Она попятилась на несколько шагов и едва не бросилась наутек.

– Я вас не знаю. – Ева вглядывалась в лицо женщины, но больше не различала черт. Они расплывались, она видела только смутное цветное пятно. – Я вас не знаю.

– Ева, милая, я же Труди! Ой, ну ты на меня посмотри! Ревмя реву и удержаться не могу. – Женщина всхлипнула, вытащила большой розовый носовой платок и промокнула глаза. – Какая же я старая и глупая! Я думала, ты меня сразу узнаешь, с первого взгляда как я тебя узнала. Конечно, уже двадцать лет прошло, между нами, девочками, говоря. – Она улыбнулась Еве дрожащей слезливой улыбкой. – Я, наверно, страшно постарела.

– Я вас не знаю, – упрямо повторила Ева. – Вы не моя мать.

Ресницы Труди затрепетали. Что-то пряталось за ними, что-то крылось в этих глазах, но Ева никак не могла это уловить.

– Сладенькая моя, неужели ты и вправду не помнишь? Не помнишь, как жила со мной и с Бобби в нашем чудном маленьком домике в Саммервиле, севернее Люфкина?

Какой-то глухой звоночек прозвенел в голове у Евы где-то далеко-далеко, на самом краю сознания.