Где все? Лавенерес? Сухи? Овийя?

Ее она нашла в зале, чьи стены украшали тысячи цветов. Деана прошла несколько комнат и коридоров, несколько тел, уже спящих тем сном, в котором встаешь пред лицом Матери. Женщины, девочки, один из кастрированных стражей. Выглядело все так, что не только она вступила в схватку с теми, кто должен был охранять эту часть дворца.

Глава Дома Женщин лежала на полу лицом вниз, и казалось, словно она внезапно заснула, подложив под голову ладони. Не было видно ран, но, если судить по количеству крови, те наверняка стали глубокими и широкими. Деана присела и осторожно перевернула ее. Овийю убил чистый удар – клинок вошел над грудиной, чуть сверху вниз, словно кто-то зашел к женщине со спины, запрокинул ей голову и ткнул. Глубоко, до самого сердца. Быстрая милостивая смерть.

Деана прикрыла глаза и, все еще преисполненная немого удивления, проговорила тхарру – молитву за душу доброго человека. Уж эти несколько фраз она задолжала женщине, что приняла ее под свою крышу.

Двумя комнатами дальше она нашла Соловья и девушку. Он лежал под стеной, в конце красного липкого следа, что тянулся через половину комнаты. Обеими руками держался за живот, из которого вывалились внутренности. Она же присела, скорчившись, рядом, с грудью, прошитой тяжелой саблей, и ладонями, сжатыми на широком мясницком тесаке, словно остатком сил нанесла удар, который убил ее убийцу. У воина не было брони – только легкая куртка своего Рода цвета чуть светлее, чем на Деане. А на его лице… Деана подошла ближе.

Лицо мужчины не выражало ничего, и уж наверняка не страдание, которое должен был чувствовать тот, кто прополз несколько шагов, пытаясь впихнуть кишки на старое место. И этот удар… нужно немало силы, чтобы нанести такую рану.

Он был уже мертв, когда некто распорол ему живот.

Отрава? Чары? Зачем?

И сразу же Деана нашла ответ. Чтобы оставить след, что это Соловьи убили Святых Девиц. Благодаря этому голова их аф’гемида уже нынче вечером украсит городские врата. И головы всех их офицеров тоже. И таким-то образом последний Род Войны, в чьей верности новый владыка Коноверина не мог быть уверен, перестанет существовать.

Новые повышения, новая преданность, старые методы.

Политика.

В нее ударил звук, который, казалось, шел отовсюду: низкий, угрожающий, почти неслышный, но одновременно всеохватный, ввергающий кости в дрожь и достигающий желудка, словно укрытый в глубине земли великанский лев издал предупредительное рычание. А потом рот наполнился пеплом. Горьким и сухим, с металлическим привкусом, и ей казалось, что она уже никогда не избавится от этого вкуса.

Началось.

Он потерял сознание. Это ясно. А теперь…

Аонэль закрывает ему рот ладонью и заставляет проглотить нечто большое, горькое, у чего неприятный древесный привкус.

– Ты должен справиться, – шипит она гневно, но в гневе ее и страх, и отчаянность. – И думать не смей снова сблевать.

Это «снова» несет с собой воспоминание, о котором он предпочел бы позабыть, но, прежде чем оно заставляет его желудок сжаться в корчах, женщина прикладывает ему к губам бутылку вина. Вор пьет. Жадно и долго. Чтобы… заглушить страх. Выхода уже нет. Он должен сделать то, что нужно.

– Это одно из трех оставшихся у него семян. Последних со времен, когда Оум плавал по морям. Было у него их лишь шесть. Одно он засеял и наблюдал, как оно гибнет в земле, не в силах дать побег. Одно подарил своей любимой. Одно он использовал тысячу лет назад, когда пришли дни страха. – Слова ведьмы просачиваются ему в уши ядовитыми каплями. – У него осталось лишь три. Когда б ты не был настолько глуп, ты бы оценил важность этого дара.

– Я оцениваю. – Вор наклоняет бутылку и осушает ее до дна.