|
Не-которые жертвы отказывались доставить толпе это удовольствие. Они просто не двигались, ко-гда на них нападали голодные львы; те, кого пожирали заживо, почти неизменно лежали в сту-поре, как будто их души уже поднялись в воздух, хотя лев еще не добрался до горла. Я помню тот запах. Но еще я помню шум толпы. Я прошла испытание характера, я досмот-рела все до конца. Я наблюдала, как гладиатор-чемпион встречает свой конец, лежа в крови на песке, когда меч входит в его грудь. Однако я отчетливо помню, как отец едва слышно пробор-мотал, что это отвратительно. Должна сказать, что того же мнения придерживались все, кого я знала. Мой отец, как и остальные, считал, что кровопролитие необходимо простолюдинам. Мы же, высокородные, должны восседать там ради народа. В этой удивительной порочности было что-то религиозное. Организация этих безобразных зрелищ считалась чем-то вроде общественного долга. Жизнь римлян в основном протекала вне дома – нужно было принимать участие в публич-ных мероприятиях, посещать церемонии и зрелища, быть на виду, проявлять интерес к происхо-дящему, встречаться с людьми. Мы сталкивались с другими благородными гражданами и низким сословием, вливались в общую массу, чтобы присутствовать на триумфальном шествии, на жертвоприношении у алтаря Августа, на играх, на гонках колесниц. Сейчас, в двадцатом веке, следя за бесконечными интригами и резней в художественных фильмах и по телевизору, я думаю: может быть, людям действительно необходимы убийства, бойни, смерть в различных видах? Иногда телевидение кажется мне непрерывной цепью гладиаторских боев и кровопролитий. А чего стоят видеозаписи настоящих сражений Военные репортажи превратилась в искусство и развлечение. Диктор что-то тихо говорит, а в это время объектив камеры скользит по грудам трупов, по детям-скелетам, всхлипывающим рядом с голодающими матерями. Но это захватывает. Можно сколько угодно качать головой и при этом буквально купаться в смертях. Ночи напролет телеви-дение демонстрирует старые пленки, запечатлевшие людей, умирающих с оружием в руках. Думаю, мы смотрим на это из страха. Но в Риме на это приходилось смотреть из необхо-димости закалять дух, что относилось как к мужчинам, так и к женщинам. Но я говорю о том, что меня не запирали в доме, как гречанку в эллинском семействе. Я не страдала от необходимости соблюдать прежние обычаи Римской республики. Я живо вспоминаю совершенную красоту того времени и идущие от самого сердца отцов-ские признания в том, что Август – это бог, и что Рим никогда еще так не приятствовал своим богам. Теперь я хочу привести здесь одно очень важное воспоминание. Но прежде обрисую сцену действия. Для начала обсудим вопрос Вергилия и поэмы, написанной им, – «Энеиды», воспе-вающей приключения героя Энея и превозносящей этого троянца, избежавшего ужасов падения Трои. Этот эллинский город и его население уничтожили греки, неожиданно возникшие из зна-менитого троянского коня. Очаровательная история. Я всегда ее любила. Эней покидает поги-бающую Трою и совершает доблестное путешествие в прекрасную Италию, где встречается с нашим народом. Но дело в том, что Август любил Вергилия и покровительствовал ему на протяжении всей жизни. Вергилий был уважаемым поэтом, поэтом, которого подобало цитировать, поэтом-патриотом, получившим высшее одобрение. Вергилия полагалось любить всем. Великий поэт умер до моего рождения. Но к десяти годам я прочла все, что он написал, а также сочинения Горация, Лукреция, многое из Цицерона и все греческие рукописи, что были в доме, а их нашлось немало. Отец составлял библиотеку не напоказ. Члены семьи проводили в ней долгие часы. Здесь же отец писал письма – он составлял послания от имени сената, императора, судов, друзей и так далее. Однако вернемся к Вергилию. Я читала сочинения и другого римского поэта, тогда еще живого, который впал в глубочайшую немилость у божественного Августа. |
