В первом акте артисты пребывали на высочайшем уровне, играя с подлинным вдохновением. «Маска» не имела вращающейся сцены. Однако смена декораций осуществлялась с поразительной быстротой, сопровождаясь оркестровыми эпизодами, почти столь же частыми, как в опере, что объясняло полубезумное состояние дирижера.

Джульетта появилась в третьей сцепе. С первых же ее слов: «Ну, что еще?» — стало очевидно, что Энн Уинфилд превзойдет саму себя. От нее невозможно было оторвать глаз. «Четырнадцать ей минет на Петров день», — объявила толстая Кормилица. Энн и впрямь выглядела чуть старше четырнадцати, хотя англосаксонские девочки такого возраста редко проявляют подобную пылкость. Ее воздушная красота так пленяла воображение, что слова Бэрри Планкетта: «Она пользуется дурной славой во всех городах на Востоке страны» — казались в высшей степени нелепыми.

Энтони Феррара в роли Ромео выглядел достаточно рельефно, хотя все еще находился в тени Бэрри Планкетта, играющего Меркуцио — язвительного сквернослова, любящего Ромео и безжалостно высмеивающего его. Меркуцио с такой энергией прыгал по сцене, что было трудно представить его убитым в начале третьего акта.

Тем временем звучала музыка, танцоры в доме Капулетти гримасничали в масках из резины и пластмассы, полностью закрывающих лица, но не препятствующих речи.

— Браво! — крикнула Марджери Вейн.

Она громко зааплодировала, когда зажегся свет в конце первого акта. Аплодисменты раздались и позади в зале, но Нокс не обернулся, чтобы разглядеть их источник. Марджери Вейн поднялась в своем серебристом платье, поблескивающем, как ее волосы и плечи, — она чем-то походила на девушку, играющую Джульетту. На круглом столике в ложе «В» стояли стакан и графин с водой, которая уже давно перестала быть ледяной. Мисс Вейн налила полстакана, сделала кокетливый жест в сторону отсутствующей публики и снова села.

Во время краткого перерыва Нокс остался на месте. Он был рад этому, так как с начала второго акта Ромео и Джульетта выдвинулись на передний план.

Несмотря на продолжающиеся грубоватые выходки Меркуцио и Кормилицы, во втором акте весь триумф достался любовникам. Они сыграли сцену на балконе с лирическим экстазом, тронувшим по крайней мере одного зрителя.

Возможно, в Вероне шестнадцатого столетия влюбленные не говорили сами с собой у окон или в садах, чтобы им было удобнее подслушивать монологи друг друга. Но кого из очарованных завораживающим могуществом слов это могло заботить? Во всяком случае, не Ромео и не Нокса.

Браво, Джульетта! Если бы только другая женщина могла…

Короче говоря, Филип Нокс пребывал в романтическом настроении.

Однако конец второго акта с предчувствием бессмысленной трагедии ошибок застал его столь же обеспокоенным, сколь всего несколько минут назад он был загипнотизированным происходящим на сцене.

Марджери Вейн снова начала энергично аплодировать. И снова аплодисменты раздались позади Нокса. На сей раз он обернулся и посмотрел вверх. Аплодировали мисс Харкнесс и, как ни странно, Джуди, склонившись вперед в первом ряду бельэтажа.

Будучи не в силах оставаться на месте, Нокс встал и шагнул в проход. Сходить за кулисы? А почему бы и нет?

«Можете даже отправиться за кулисы, — сказал ему Бэрри Планкетт. — Только…» И он добавил предупреждение, которое следовало запомнить.

В антракте зал был полностью освещен. Оркестр репетировал очередной эпизод — смычки скрипок бегали, словно паучьи лапы. Нокс пробрался по ряду к боковому проходу и направился к железной двери слева от арки авансцены. Он помахал Джуди, которая махнула ему в ответ. Спустя две секунды железная дверь закрылась за ним.