|
Ты хоть понимаешь, сынок, что всё это значит? — Министр сдвинул брови и сурово уставился на Гернухора. — Это значит, что прямо сейчас ты отправляешься либо на допросный стол, либо к Зетху. Втираешься в доверие… а потом сдаёшь его тёпленьким. Тебе, полукровке, это будет нетрудно, ну а уж легенды убедительные составлять… Хочешь стать, к примеру, растлителем? Убийцей? Насильником детей? Вот и молодец. Операцию беру под свой личный контроль. Всё, свободен.
— Услышано и понято, ваша доблесть. — Гернухор вскочил с таким облегчением, что даже готовые подломиться ноги не помешали ему. — Будет исполнено. …И только в душе закипали ядовитые родники ненависти. Такие же беспросветно-чёрные, как парадная форма Президента…
Брагин. 1995
Пули бешено свистели в воздухе, крошили камень и землю, упорно ковыряли бетон, жутко, смертельными долотами долбили мёртвые остовы домов. Тук-тук-тук — дробные удары в стену, в глухо отзывающийся кирпич, будто сама смерть вгоняет гвозди в крышку твоего гроба. Тук-тук-тук… — Минут через десять выдохнутся. — Капитан-проводник сплюнул, и в осипшем голосе послышалась злость. — У нас каждый второй убитый в батальоне погиб от своих, — сказал он Брагину. — Когда слышу рев самолета, меня аж трясёт. На кого работает авиация, не поймёшь. На кого артиллерия — тоже. Бардак вселенский, такую мать! И он, и сопровождавшие его бойцы были донельзя вымотанные, угрюмые и какие-то потерянные. Они чувствовали себя брошенными на убой — без чёткого плана и какой следует связи, без единого боевого управления и огневой поддержки, не говоря уже о таких жизненно важных, по сути, вещах, как горячее питание или баня… Вроде и год уже далеко не сорок первый, а у нас всё гонят солдат вперёд без самого необходимого да ещё требуют высокого боевого духа. А какой боевой дух, когда ты чувствуешь себя расходным материалом? Когда кругом только грязь, неизвестность, озлобленность и страх плюс скорая перспектива стать «трехсотым» или «двухсотым»… — Да, бардак, — скупо отозвался Брагин, не видевший особого смысла рассуждать о том, что лично ему изменить было не под силу. Угостил капитана ментоловым «Мальборо» и, вжимаясь всем телом в стылую землю, незаметно и цепко посмотрел по сторонам. «Что там у нас?» «У нас» никакого бардака не было и в помине, благо его парней, много чего в этой жизни видевших, беспорядочной стрельбой было не удивить. Равно как и прицельной. Прикомандированные тоже держались ничего, сразу чувствуется, тёртые, битые, нюхавшие пороху, разбойники ещё те. Временами Брагин даже спрашивал себя, кто кому придан? Они в помощь его группе — или наоборот?.. Осколок камня прошёлся по щеке мелкой шрапнелью. Брагин смахнул кровь, перевернулся на спину и посмотрел в здешнее небо. Низкое, серое, густо закопчённое дымами, ощутимо давящее… Локальных войн Брагин видел немало. Прошёл и Баку, и Кутаиси, и Цхинвали, и Приднестровье, но здесь было нечто особенное. Грозный девяносто пятого года напоминал Берлин сорок пятого, где «маршал-победитель» ухнул полмиллиона жизней только за то, чтобы опередить других маршалов и войти туда первым. Полвека спустя жизни русских солдат и офицеров снова кому-то выстилали дорожку. Авиация бомбила жилые кварталы, а Старопромысловский район с его нефтеперегонным заводом не замечала в упор. Оставалось предположить: тот, кто имел с этого завода интерес, мог цыкнуть на министра обороны. Или не цыкнуть, а просто взять его в долю. А может, и не министра, а того, кто над министром… Вот поэтому Брагин теперь хотел только одного — выслужить пенсию и свалить на дембель. Какие вообще на гражданке могут быть у человека проблемы?. |
