Выпивая по субботам в открытом кафе на ближайшей к его дому Piazza Barbacan, инженер не уставал напоминать итальянским друзьям, насколько холодная vodka viborova питательнее и приятнее всегда теплой grappa, пусть и со льдом. А, распрощавшись с приятелями, никогда не забывал прихватить в кондитерской, располагавшейся здесь же, на площади, кулек свежих заварного крема пирожных – для домашних.

По воскресеньям после мессы в соборе братьев-доминиканцев, за обедом в кругу своей немалой семьи, пан Альбин к тому же утверждал, что Польша еще будет свободной. Как свободна и едина нынче Италия. И, уже под хмельком, перед тем, как отправиться в спальню, поднимал непременный тост за Тадеуша Костюшко.

В этом замечательном поляке, дослужившемся в Америке во время войны за независимость до чина бригадного генерала, пану Альбину нравилось решительно все. И победа под Рацлавицами. И руководство Варшавским восстанием. Даже его дружба с комендантом Петропавловской крепости, в которую герой был определен Екатериной Великой. И освобождение его Павлом, отпустившим арестанта с богом и в компенсацию за причиненные неудобства давшего ему в дорогу на родину двенадцать тысяч рублей, карету, собольи шубу и шапку, а в придачу меховые сапоги и столовое серебро.

Коли воскресенье выдавалось особенно удачным, и пану Альбину удавалось залучить на обед соотечественника, то количество тостов увеличивалось: пили за возрождение Речи Посполитой – от Риги до Одессы. И от Гданьска до Венгрии, включая, конечно, Галицию. Напоминал пан Альбин и об участии своего пращура в декабрьских событиях двадцать пятого года. Правда, в Варшаве все было много скромнее, чем в Петербурге, и никто не выводил войск на площадь. Но все-таки по делу тайных обществ было арестовано восемь человек. Всего восемь: сыграла свою роль симпатия, что испытывал к полякам великий князь Константин не без влияния жены, очаровательной польской княгини Лович. Среди этих восьми наряду с Кржижановским, графом Станиславом Солтыком и графом Залусским был и глава здешнего отделения общества храмовников Карл Маевский. Произнося слово храмовники, хозяин интимно понижал голос (7). А заканчивал пан Альбин обычно любимым своим анекдотом о том, как англичане хотели похитить Наполеона, подменив его двойником-поляком, вы же помните его портрет, вылитый поляк. Oczywiscie! Двойник должен был сидеть в шахматном автомате, изображавшем турка, но затея сорвалась. Кажется, заговор был раскрыт зловещим и пронырливым наполеоновским главой полиции Фуше, клятвопреступником и кровопийцей, сосланным Бурбонами как раз в Триест: на городском кладбище старик-сторож за пол-лиры хоть завтра покажет вам его могилу (8).

Этот отцовский дух вольного самоопределения народов, смешанный с запахом домашней сливовицы, передастся его сыну Иозефу и останется с ним навсегда. И отпечатается в памяти величественная гора булыжников, каждый из которых символизировал частичку Италии. Камни были сложены в пирамиду, на вершине которой уселся орел явно римской породы. Монумент высился посреди Plaza della Unita della Italia. Здесь же плескал веселый фонтан. Мальчишками они бегали сюда не пропустить боя часов. Время отбивали над фасадом Palazzo del Municipio не закопченные мавры, как на здании ратуши в соседней Венеции, а два железных блестящих удальца молотобойного телосложения. На скамейке вокруг фонтана в ясную погоду сидели туристы, курортники и местные парочки. Они глазели на бухту и наблюдали, если повезет, отплытие от одного из пяти молов, не считая грузовых портовых, под оглушительный вой сирены, многоярусного парома, следовавшего в Ниццу и дальше в Марсель. Сирена была слышна обитателям самых отдаленных пансионатов и спрятанных в скалах вилл.

Помимо того, что усвоил Иозеф из застольных разговоров и пылких речей отца, от старшего брата Леопольда он тоже узнал кое-что о том, как достается свобода.