|
Она была не без странностей, свойственных «уездным барышням»; но не имела ничего общего с восторженными девицами, мечтательницами и охотницами до сладеньких стишков:
Она была насмешлива, горда, А гордость – добродетель, господа…
Здесь мы находимся в большом затруднении: поэт так увлекательно, так поэтически описывает внутреннюю тревогу девственной души своей героини, что нам совестно было бы пересказывать это нашею убогою прозою, а выписывать стихи – значит переписать всю поэму… Но это так хорошо, что нет возможности не выписать.
. . . . Каждый день, Я вам сказал – она в саду скиталась; Она любила гордый шум и тень Старинных лип – и тихо погружалась В отрадную, забывчивую лень. Так весело качалися березы, Облитые сверкающим лучом… И по щекам ее катились слезы Так медленно – бог ведает о чем. То подойдя к убогому забору, Она стояла по часам… и взору Тогда давала волю… но глядит, Бывало, все на бледный ряд ракит. Там, через ровный луг, от их села Верстах в пяти, дорога шла большая; И как змея свивалась и ползла, И дальний лес украдкой обгибая, Ее всю душу за собой влекла. Озарена каким-то блеском дивным, Земля чужая вдруг являлась ей… И кто-то милый голосом призывным Так чудно пел и говорил о ней. Таинственной исполненные муки, Над ней, звеня, носились эти звуки… И вот, искал ее молящий взор Других небес – высоких, пышных гор, И тополей, и трепетных олив… Искал земли пленительной и дальней… Вдруг русской песни грустный перелив Напомнит ей о родине печальной; Она стоит, головку наклонив, И над собой дивится – и с улыбкой Себя бранит; и медленно домой Пойдет вздохнув… то сломит прутик гибкой. То бросит вдруг… рассеянной рукой Достанет книжку – развернет, закроет, Любимый шепчет стих… а сердце ноет, Лицо бледнеет… в этот чудный час Я, признаюсь, хотел бы встретить вас, О, барышня моя!. |
