— И чем он занимался?

Шина готова была закричать, так как вопросы следовали один за другим. Почему она не подумала об этом раньше? Почему дядя Патрик не предупредил ее, что потребуются такие подробности? Чем занимался ее муж? Что она могла на это ответить? Вопрос казался нелепым, но затем она поняла, на чем ее хотят поймать. Если у него была приличная должность, то его вдова должна получать пенсию. А если он жил на собственный капитал, то ей достались бы по наследству его деньги.

— У него не было работы, когда он погиб, — тихо сказала она. — Он как раз… искал ее.

— Ясно. А дети?

— У нас не было детей.

Резкость ее ответа явно удивила полковника Мансфильда. Шина наклонила голову еще ниже. Руки ее дрожали. К ее великому облегчению, он закрыл паспорт и положил его в карман вместе со своими записями:

— Думаю, это все, мадам Лоусон. Не сочтите за дерзость, но мне очень жаль, что вы вынуждены сами зарабатывать себе на жизнь.

Допрос закончился, и Шина могла говорить свободно.

— Но почему? Ведь многие девушки так живут?

— Да, наверное, многие, — согласился Люсьен Мансфильд. — Но для замужней женщины это трудно. Когда вы выходили замуж, вы, должно быть, думали о своем доме и, возможно, о собственных детях, а не о том, чтобы тратить свою жизнь, присматривая за чужими.

— Ну, в общем… да, конечно.

— Могу вас порадовать, — улыбнулся Люсьен Мансфильд, — мадам Пелейо сказала мне вчера вечером, что дети привязались к вам и вы, кажется, прижились здесь.

— Они — чудные дети, — ответила Шина. — И вопреки вашему мнению, совсем не избалованные.

— Всегда нужно думать о худшем, чтобы получить лучшее, — заметил он. — Не в этом ли заключается великая мудрость?

Шина восприняла эту мысль серьезно.

— Нет, я так не думаю, — задумчиво сказала она. — Я не люблю думать о плохом и всегда верю в лучшее, пока удача не отворачивается от меня.

— У вас, наверное, было много разочарований?

— Да нет. Париж, например, меня совсем не разочаровал.

— Но вы еще ничего здесь не видели! — воскликнул полковник. — Возможно, однажды… — Он внезапно замолчал, и Шине стало интересно, что он хотел сказать. Затем он встал и посмотрел на нее сверху.

— Когда я впервые увидел вас, меня заинтересовало, — задумчиво произнес он, — почему вы не похожи на англичанку. Теперь я знаю. Потому что у вас глаза ирландки.

— Голубые, потертые грязным пальцем, — рассмеялась Шина. — Так всегда говорил дядя Патрик.

Эти слова сорвались с языка прежде, чем Шина успела подумать. «Почему я должна все время лгать? — спрашивала она себя в отчаянии. — Ведь сколько веревочке ни виться, конец всегда будет».

— Описание вашего дяди очень предвзято, — сухо заметил Люсьен Мансфильд.

Шина поняла, что опять начался допрос, поскольку она совершила ошибку, процитировав дядю, которого, по ее словам, так редко видела.

— Вы хорошо знаете Ирландию? — последовал вопрос.

— Я жила там в детстве, до того, как утонули мои родители, — ответила Шина. Во всяком случае, это было почти правдой.

— И кто же воспитывал вас после их смерти?

Шина глубоко вздохнула и затем поднесла палец к губам:

— Тише! Кажется, дети проснулись. — Из соседней комнаты не доносилось ни звука, но она поспешно вскочила на ноги.