Шина делала все, что хотел от нее дядя, только потому, что очень его любила. Обычно ее золотистые волосы были распущены, но теперь она аккуратно заколола их в пучок на затылке. Перед самым отъездом в Париж она подумала о своем гардеробе. Она редко тратила деньги на одежду, и Патрику О’Доновану даже не приходило в голову, что у нее могло бы появиться желание купить что-нибудь новое для путешествия в Париж. При этом Шина очень хорошо знала, что у него не было денег, чтобы дать ей. Она с трудом вытянула из него немного шиллингов на еду, о большем и речи быть не могло. Ведь его так называемые друзья приходили и сметали все, что появлялось в доме.

Она упрекала их за каждый глоток, за каждую бутылку пива, за каждый стакан виски, которые распивались наверху в гостиной долгими вечерами, когда дядя Патрик оставлял ее одну на кухне. Бывало, он оставался со своими друзьями, разговаривал, курил и выпивал до тех пор, когда она, отчаявшись дождаться его, оставляла тлеть угли в камине и шла в свою комнату. «О чем эти чудаки могут толковать в течение стольких часов?» — думала она и затем гнала прочь эти мысли…

— Я действительно хотела гувернантку более солидного возраста, — между тем говорила мадам Пелейо. — Но графиня де Бофлер так тепло отозвалась о вас, а уж мы-то знаем, как трудно ей понравиться.

— Конечно, — прошептала Шина. Она внезапно растерялась. Вдруг мадам Пелейо не верит в ее знакомство с графиней. К счастью, в этот момент мадам Пелейо повернулась к полковнику Мансфильду.

— Я провожу миссис Лоусон в детскую, — сказала она. — А вы подождите здесь. Может быть, выпьете чашку чая со мной, когда я вернусь?

— Почту за честь, но, как вам известно, у меня много работы.

— И вы предпочитаете скорее вернуться к ней, чем провести время со мной за чашкой чая?

— Чтобы опровергнуть подобное обвинение, могу ли я сказать, что буду счастлив остаться. — Губы полковника слегка покривились, и Шине показалось, что в его словах прозвучала ирония.

Однако мадам Пелейо радостно улыбнулась ему, и ее прекрасное лицо просияло.

— Тогда вы распорядитесь о том, чтобы нам подали чай? И ваши любимые шоколадные бисквиты. Видите, я все помню, даже о вашем пристрастии к бисквитам.

— Вы так добры.

Снова Шина уловила почти незаметные нотки сарказма в его учтивости. «Холодная учтивость», — подумала она. И как она могла принять его за англичанина? Правда, он был какой-то чужой.

— Пойдемте наверх, миссис Лоусон! — Жена посла двинулась вперед, показывая дорогу. Ее пышное платье из шуршащего черного фая при ходьбе колыхалось над бесчисленными шелковыми нижними юбками.

Когда они поворачивали к двери, Шина увидела свое отражение в одном из длинных зеркал, украшающих стены. Она обратила внимание на бросающуюся в глаза разницу между безупречной элегантностью мадам Пелейо — блеск драгоценностей, прекрасные линии платья — и собой, маленькой и невзрачной в скромном, плохо сшитом пиджаке из коричневого твида. Фетровая шляпа Шины сползла набок, волосы из-под нее выбивались в разные стороны. Ее белая шелковая блузка выглядела опрятно, но тяжелые туфли на низких каблуках, казалось, неприлично громко стучали, в отличие от легких, на тонкой шпильке, туфель хозяйки, когда они шли по натертому до блеска паркету вестибюля и потом поднимались по широкой лестнице с красивыми перилами.

— Надеюсь, вам понравится у нас, миссис Лоусон. — сказала мадам Пелейо, когда они поднялись. — Я очень не хочу беспокоить детей из-за каких-либо перемен в доме. Но я хочу, чтобы они выучили английский. По существу — это главное, они должны говорить по-английски свободно.