|
Ванюшин сидел строгий, тихий, рубаху на себе застегивал и смотрел прямо перед собой в одну точку. Исаев кашлянул у двери и сказал: – Николай Иванович, поехали собираться. Мы Гиацинтова не дождемся, тронем одни, а? – Да, да, тронем одни… Может быть, взять с собой Шамеса? – Пожалейте старика. Его Гиацинтов за пейсы по снегу оттаскает. – Да, да, оттаскает, это уж непременно, – как то угодливо согласился Ванюшин, по прежнему глядя прямо перед собой. – Миня, проводи меня, я пойду. Пойду я… – Куда, Косинька? Я картошечки отварил, сейчас покушаем, чайку попьем… – Проводи меня, Миня, – повторил Ванюшин. – Проводи. И если ты меня чтишь, возьми вот сто долларов и на них Шамеса корми и холь. Я тебя по божески прошу. – Господи, господи, куда ж такие деньги то, Косинька, да погибнем мы с них, не надо. Христом богом прошу, господи! – А ну, забожись на образа. – Чего божиться то? – Божись, что на вас деньги истратишь, на обоих, а ему будешь, как мне в детстве, нянькой. – Косинька, Косинька, я забожусь, вот божусь я, только что это ты, а? – Ничего, старый. А мы, помнишь, маменьку ведь на второй день с утра из дома вынесли – и на кладбище. Значит, все слышала она. Слышала, как мы торопились, чтоб на поминках больше водки выжрать. – Господи, Косинька, я беспокоюся… У меня вот и рука левая захолодела. – Все торопились, торопились, наслаждения искали. А ее на второй день вынесли, скоты. И еще чего то там изображаем. Борцы, освободители! Ну, будь здоров, скоро увидимся… Пошли, Максим Максимыч, а то мне очень жутко здесь смотреть, как Шамес в углу собакой спит, самого себя стыдно… ВЛАДИВОСТОКСКИЙ ВОКЗАЛ ПОЗДНЯЯ НОЧЬ – Группа «Сокол»… – звучит приглушенный голос Гиацинтова на темном перроне, оцепленном японцами так, что муха не пролетит. – Здесь, – отвечает мужчина крестьянского обличья, стоящий перед строем из семи человек, также одетых в крестьянскую одежонку. – Пароль в Чите? – Осенний дождик. – Отзыв? – Будильник. – Прошу в вагон. Группа «Рысь»? – Здесь, – отвечает человек, одетый в форму красного командира. Рядом с ним семеро «бойцов» Народно революционной армии. – Пароль в Верхнеудинске? – Сверху донизу. – Отзыв? – Ломберный стол. – Прошу в вагон. Группа «Рожь»? – Здесь, – отвечает человек, одетый оперуполномоченным госполитохраны ДВР. Рядом с ним семь человек – тоже вроде госполитохрановцы. – Пароль в Борзе? – Гнус. – Отзыв? – Пиджаки. – Прошу в вагон. Группа «Амалия»? – Здесь, – отвечает «красный партизан». Рядом с ним семь человек с алыми лентами на папахах. Ни дать ни взять – красные партизаны. – Пароль в Благовещенске? – Горит свеча. – Отзыв? – Взойдут семена. – Прошу в вагон. Группа «Шпала»? Так шла проверка групп в течение получаса. Потом эшелон с потушенными огнями, составленный из восьми вагонов, разделенных глухой перегородкой на две части – в каждой по группе, – двинулся к линии фронта. Впереди катилась платформа с мешками, набитыми песком: партизаны выступали с каждым днем все сильней и беспощадней. Заехав после отправки групп в контрразведку, Гиацинтов пробежал последнюю сводку. Молчанов сообщал, что занята станция Волочаевка, а на Волочаевской сопке, контролирующей все подходы к стратегическим рубежам для возможного красного контрнаступления на Приморье и Хабаровск, закончены инженерные работы, которые превратили это место в бастион свободной, белой России, и отныне никакие возможные неудачи на фронте не смогут никого беспокоить во Владивостоке. |
