|
– Зачем, Кирилл?! Это подло! – Если вы пришли к нам, князь, то вам придется несколько пересмотреть прежние понятия о подлости и честности. Вы поступите как патриот России, потому что красные завлекают к себе кадровых военных; они таким образом становятся сильнее в военном отношении, понимаете меня? Необходимо оставить большевиков с их же быдлом, а кадровиков посадить в тюрьму до нашего возможного прихода. В большом надо уметь жертвовать малым, не так ли? – Скажите правду: ваш скепсис – это ход картежника, который боится спугнуть талию? – С вами опасно сидеть рядом, князь. Вы ясновидящий. Гиацинтов вызвал адъютанта, вечно сияющего вкрадчивого Пимезова, и спросил его: – Воленька, не сочтите за труд поинтересоваться: из Хабаровска никаких новых известий не поступало? – О Постышеве? – Да. – Я уже интересовался, Кирилл Николаевич. Пока ничего. – Нет вестей – уже хорошие вести, – сказал Гиацинтов задумчиво. – Барон Унгерн обожает повторять эту фразу, а он фанатик веры, я отношусь к нему с большим доверием. Я прошу вас, Воля, все время следить за новостями. – О, конечно, Кирилл Николаевич. Адъютант неслышно вышел из кабинета. Гиацинтов остановился напротив Мордвинова, долго на него смотрел, а потом сказал задумчиво: – А то плюньте на все, князь. Оставайтесь, право слово, а? ХАБАРОВСК ЦЕНТР Утром город был одет голубым туманом. Снизу, с Канавы, тянуло горьковатым дымком – во дворах жгли мусор. С реки поднимался туман, и город стал похож на Петроград: дома, вывески, деревья на Муравьево Амурской улице зыбки и смотрятся словно через папиросную бумагу. Хабаровск еще не проснулся: редко прогрохочет извозчик по булыжнику, простучат каблучки по тротуару, и снова влажная тишина ложится на город. Постышев в кожаной куртке, подняв воротник, вышагивал по улице. Возле дома, где помещался профсоюз конторских служащих, толпилась очередь: дамочки в потертых пальтишках с облезлыми соболями, сухощавые, тщательно выбритые мужчины в офицерских шинелях без погон, два милиционера и делопроизводитель исполкома Лысов. Постышев остановился и негромко спросил даму в шляпке с заштопанной вуалеткой: – За чем стоим? – Скоро будут выдавать благотворительные американские посылки. Ни милиционеры, ни Лысов Постышева не видели, а если б и увидели, так не сразу признали бы: фуражка надвинута низко на глаза, воротник приподнят, только торчит у комиссара Восточного фронта нос и топорщатся коротко подстриженные рыжие усы. – Вы слыхали, – говорят в очереди, – оказывается, из чикагского яичного порошка можно прекраснейшим образом делать кексы. – Что вы говорите?! Их яичный порошок сделан из нефти, от него химией воняет за версту. – Нефтью стали рак лечить. – В России теперь у каждого рак души, а тут нефть бессильна. – Что же вы предлагаете? – Нагайку. Прекрасное лекарство. – Я б яичным порошком большевиков кормил, от него брюхо пучит и газоном с отходит. – Сударь, здесь дамы. – Какие это дамы? Проститутки. – Они же старухи! – А вы старых проституток не видели? Особый смак! А вон в вуальке – спекулянтка. Э, милиционер, махорки нет? Милиционер обернулся, чтобы ответить, и заметил серые спокойные глаза Постышева. Минуту он вспоминал, где видел эти глаза, а вспомнив, легонько толкнул локтем товарища. – Влипли, – прошептал он, – комиссар тут. – Можно вас в сторонку? – сказал Постышев милиционеру. Не дожидаясь ответа, комиссар перешел улицу и вышагивал до тех пор, пока очередь не исчезла, растворившись в тумане. |
