|
Да и не свобода это, если она голодная, а рабство навыворот. – И слово какое пузатое – нэп! Теперь в каждом хозяйчик проснется… И вместо того чтобы его по шапке, – наоборот, гладь его, сучару, по головке. Развратят народ, погубят. Постышев поднялся. Длинный, худой, нескладный. – А ты зачем? – взорвался он. – Партбилет в кармане носить? Охать да ахать, если непонятно? А вот ты смоги так, чтоб рабочий на твоем заводе жил лучше, чем на фабрике у буржуя! Смоги! Воевать выучился, а вот теперь торговать выучись. Строить! Хозяйствовать! Не научимся – сомнут. Вот что Ленин сказал! Ишь герой – в атаку поднимать. Не гордись – обязан! А ты за прилавок стань! Что? Не нравится белый фартук? Ты чистый, а торговец не чистый? Не с руки тебе торговать, да? Не коммунизм это, да? А что ж такое тогда феодализм? Феодал – он тоже одни турниры да войны уважал, а строитель с торговцем для него вовсе не люди. Смотри, Громов, феодалом станешь. Это я серьезно тебе говорю. Я вот тебя в гормилицию с такими настроениями пошлю, там голодуха, я посмотрю, как тебя на тачке вывезут с твоей ортодоксальностью. Имей в виду – ортодокс иногда хуже врага может стать. После долгой тяжелой паузы Громов ответил: – Нет, Павел. Не понять мне этого. – А ты подумай. Не поймешь – клади партбилет, так честно будет. – Партбилет я тебе не положу, он мне заместо сердца. А драться стану. – Это валяй. Тут я тебе мешать не могу. Только с кем драться собираешься? С Лениным? Слаб. Громов поднялся, яростно оттолкнул кресло, пошел к двери не прощаясь. Постышев долго смотрел ему вслед – задумчиво и устало. Молоденький адъютант заглянул в кабинет, тихо доложил: – Товарищ комиссар, к вам из Москвы. – Кто? – А он фамилию не говорит и мандата не кажет. Морда у них больно аккуратная – я на всякий случай в политохрану брякнул. – Это как должно понимать – брякнул? – Понимать так, что позвонил. – Ну, тогда зовите, – усмехнулся Постышев. В кабинет зашел Владимиров. – Здравствуйте, – сказал он, – я от Феликса Эдмундовича. Постышев прочитал мандат, потом, как и предписано в мандате, сжег его, усадил Владимирова, устроился напротив него и спросил: – Когда будем говорить: сейчас или передохнете? – Если можно, передохну. В теплушках не поспишь. – Ложитесь на диван. Если я уйду – вот здесь все материалы для вас. Подполье – в синей папке. В зеленой – меркуловцы. Прочитайте, есть занятные документы. Даже кто как в покер играет. И какие взятки берет на бегах секретарь премьера господин Фривейский. Сейчас шинельку принесу, укрою вас. И окно пошире откроем – с Амура свежестью тянет. Владимиров отошел к дивану, сбросил сапоги, вытянул ноги, стащил до половины пиджак и сразу уснул, словно потеряв сознание. Постышев на цыпочках подошел к окну и пошире открыл створки. Сизый табачный дым потянуло, словно в трубу. На столе зашелестели бумаги. Захлопала на стене огромная карта. А на карте синие стрелы – острые, злые – со всех сторон направлены на ДВР: и с Владивостока, и с Китая, и с Монголии. Постышев взглянул на Владимирова. Тот спал, сложив руки на груди, как покойник. Вспомнилась шифровка из Владивостока: трое связных расстреляны в контрразведке белых. В нашем штабе, возможно, сидит их человек. В дверь постучались. Постышев спросил шепотом: – В чем дело? В кабинет заглянул шофер штаба Ухалов. – Куда едем, Пал Петрович? – В городской театр, там учительская конференция бушует. |
