|
– Влипли, – прошептал он, – комиссар тут. – Можно вас в сторонку? – сказал Постышев милиционеру. Не дожидаясь ответа, комиссар перешел улицу и вышагивал до тех пор, пока очередь не исчезла, растворившись в тумане. Он остановился возле тумбы, на которой были расклеены афиши. Сразу же полез за папиросами, закурил, зло отшвырнул спичку, нахмурился и, не оборачиваясь, тихо спросил: – Ну? Трое – за его спиной – молчали. Постышев резко, корпусом развернулся. – Нищенствуем? – гневно спросил он. – Подачку клянчим? Милиционер – тот, что постарше – поднял голову, и Постышев увидел, как тряслось его одутловатое, с желтизной лицо. – Я в семье сам – шестой, товарищ комиссар. Четверо мальцов у меня. Младшенькому – год. У него живот вздутый и ноготки не растут… – У меня трое, – сказал второй милиционер. – Жена в чахотке, – пояснил Лысов. – Кровохарканье третий месяц. И дочка при смерти. Я им бекон на сальце топлю… Тихо в городе. Спит еще Хабаровск. – Я понимаю, – враз сникнув, сказал Постышев, – я понимаю… Что же делать то, а? – Так вам видней, товарищ Постышев, – жестко ответил Лысов. – На то вы и комиссар… – Детишек очень болезненно хоронить, – сказал милиционер, – они в гробу махонькие и до того тихие, что глохнешь… – Зайдите ко мне в штаб завтра утром, – сказал Постышев. Ушел он быстро, еще больше ссутулившись, вышагивая длинными тонкими ногами с выпирающими коленями – широко и торопливо. ГАЗЕТА «ВПЕРЕД» Заместитель редактора Григорий Иванович Отрепьев – поэт. Ночами не спит, учится технике стихосложения, даже пожелтел весь, насквозь светится. Оттого страсть как нервен. – Пал Петрович, – прокричал он Постышеву, который вешал свою кожанку на ржавый крючок за дверью, – есть тема для хорошей басни. Понимаешь, военное начальство по железной дороге без билетов ездит, а если контроль – наган ему в нюх, и весь разговор. Я тут басенку накидал, посмотри. – Басня, – усмехнулся Постышев, – это литература угнетенных. Ты впрямую пиши, с фамилиями и полными именами. Постышев был первым редактором этой газеты. Поэтому и сейчас он проводил здесь, в маленькой типографии, возле метранпажа Моисея Соломоновича, час другой, но обязательно каждый день. Читает комиссар по редакторски: быстро и с карандашом. – Давай ка посмотрю. – Посмотри… – Нет, – раздраженно сказал Постышев, пробежав глазами строки, – от такой басни ни холодно, ни жарко. Тут деликатничать нечего. Пиши впрямую, как есть. Отрепьев пожал плечами: – Берешь ответственность, Петрович? – Беру, Гриша, беру. – Ладно. Сейчас в типографии имена переберу, всех обзову по правде. – Обзови, – усмехнулся Постышев и отошел к окну, где лежала свежая верстка. Он просмотрел полосы и сердито потушил окурок в старой консервной банке. – Послушайте, Моисей, вы когда нибудь подсчитывали, сколько слов в нашей газете? – Много, – скорбно ответил Моисей Соломонович. – Очень много пустых слов. – Я сегодня ночью подсчитал: у нас в газете употребляется четыреста слов! Понимаете? Всего четыреста из сорока тысяч в словаре русского языка. Не статьи – а интендантские отчеты. В сон клонит. Или вот, пожалуйста, верстаете на первой полосе: «Нашедшего енотовую муфту, пропавшую в то время, когда я продавал открытки советских вождей, прошу оную вернуть гражданину Цыплятнику в горторг». |
