Потом он прислонился к запальному устройству казенной части и, казалось, совершенно забыл, что пленник стоит там, как стоит приговоренный у подножия виселицы, ожидая, что опору вот-вот выбьют у него из-под ног.

От скуки или под воздействием выпитого арека, но индиец «мычал» старинную гондванскую мелодию. Он то прерывал свое «пение», то вновь начинал его, как полупьяный человек, мысль которого время от времени прерывается.

Через четверть часа он выпрямился. Рука его скользнула по стволу пушки. Он обошел ее, остановился перед полковником Монро и, посмотрев на него, пробормотал несколько бессвязных слов. Пальцы его в последний раз инстинктивно схватили веревки, чтобы крепче затянуть их, затем, покачав головой, как человек, удовлетворенный осмотром, он подошел к брустверу и облокотился на него в десяти шагах от огненного жерла пушки.

Еще минут десять страж пребывал в этом положении, то повернувшись к плато, то склонившись вниз и устремив взгляд в пропасть, разверзшуюся у подножия крепости.

Было видно, что он делает отчаянные усилия, чтобы не поддаться сну. Но наконец усталость взяла свое, он опустился на землю, растянулся на ней, и тень бруствера скрыла его из глаз.

Впрочем, стояла уже глубокая ночь. Плотные неподвижные облака вытягивались в небе. В воздухе царило такое спокойствие, как если бы частички воздуха приклеились друг к другу. Шум долины не достигал этих высот. Стояла полная тишина.

Было очевидно, что ночь будет тревожна для полковника Монро. К чести этого энергичного человека надо признать, что ни на миг он не задумался о последней минуте своей жизни, когда все, что составляет его тело, будет разорвано и рассеяно в пространстве. Это всего лишь удар молнии, и он не сможет сломить натуру, на которую ни физические, ни моральные испытания не оказывали действия. Ему оставалось жить несколько часов: те часы принадлежали прежнему существованию, долгому и счастливому. Его жизнь проходила перед ним вся целиком со странной четкостью. Все прошлое предстало перед ним.

Образ леди Монро возник в его памяти. Он видел ее вновь, он слышал ее, несчастную, и оплакивал ее, как в первые дни, но уже не слезами глаз своих, а сердцем своим! Он видел ее молодой девушкой, в роковом городе Канпуре, в доме, где впервые встретил ее, восхитился ею и полюбил. Эти несколько лет счастья, внезапно прерванного ужаснейшей из катастроф, вновь ожили в его сердце. Все подробности, даже самые незначительные, пришли ему на память с такой отчетливостью, что сама реальность была для него, быть может, менее «реальной»! Прошла половина ночи, а сэр Эдуард Монро этого и не заметил. Он погрузился в воспоминания — ничто не могло его отвлечь — и жил там рядом с обожаемой женщиной, своей женой. В три часа уложились три года, те годы, что он прожил возле нее. Да! Неугасимое воображение унесло его с плато крепости Рипур, оно вырвало его из пасти этой пушки, которую первый луч солнца заставит изрыгнуть пламя!

Но тут ужасы осады Канпура ожили перед его взором: заточение леди Монро и ее матери в Биби-Гхар, расстрел их несчастных товарищей и, наконец, этот колодец, могила двухсот жертв, где четыре месяца тому назад он плакал последний раз.

А ненавистный Нана Сахиб был здесь, в нескольких шагах отсюда, за стенами разрушенной казармы. Тот, кто приказывал расстреливать людей, убийца леди Монро и стольких невинных страдальцев! И он попал к нему в руки, он, кто хотел справедливого возмездия для этого злодея, который опять ускользнул от правосудия!

Сэр Эдуард Монро в приступе слепого гнева сделал отчаянное усилие, чтобы разорвать свои путы. Веревки скрипнули, и туго затянутые узлы впились в его тело. Он вскрикнул, но не от боли, а от бессильной ярости.

При этом крике лежащий в тени бруствера индиец поднял голову. Чувство реальности вернулось к нему. Он вспомнил, что охраняет пленника, приподнялся, подошел, пошатываясь, к полковнику Монро, положил руку ему на плечо, чтобы удостовериться, что он на месте, и полусонным голосом, зевая, заявил:

— Завтра, на восходе солнца… Бум!

Потом обернулся к брустверу в поисках точки опоры.