Наконец в один из дней пришло письмо от Вюльпиана:

«…Все члены Академии медицины всецело на Вашей стороне, за исключением, самое большее, 4–5 человек…»

После этого письма Пастер немного успокоился. Но судьба, как нарочно, преследовала его: мирный покой в Бордигере был краток — сильное землетрясение внезапно потрясло все побережье, оглушительные раскаты прокатились из края в край, раздался мощный треск, закачались дома, и на вилле, где жили Пастеры, рухнула одна из колонн, а остальные угрожающе затрещали. Поезда не ходили, телеграфная связь прервалась. Землетрясение не успокаивалось, толчки повторялись все чаще и чаще.

На лошадях Пастеры спешно выехали из Бордигеры, остановились в Арбуа, где пробыли несколько дней, и по настоянию Пастера вернулись в Париж.

На этот раз Пастер приехал вовремя. Только что в его прививочном пункте побывал один англичанин, укушенный бешеной кошкой. Получив положенную дозу лечения, англичанин вернулся в Лондон и там умер. И в английских медицинских кругах начались разговоры, что он погиб от пастеровских прививок. Срочно создали специальную комиссию, и ничего хорошего от этой комиссии ждать не приходилось. Легко представить, как неблагоприятный отчет комиссии повлиял бы на все дело! Легко понять, каким подспорьем явился бы этот отчет для всех пастеровских врагов!

Пастер впал в отчаяние. Сколько можно воевать и доказывать, сколько можно вынести нападок и клеветы? Есть ли еще среди ученых такой человек, который с самой первой минуты своей научной деятельности в биологии, с той самой минуты, когда он открыл микробное происхождение брожения, продирался бы непрестанно и неутомимо сквозь такое количество колючих — заграждений, был бы так изранен и избит?

Он сидел на улице д'Юльм у пылающего камина и в отчаянии думал, как бы на этот раз спасти свое учение. И, повинуясь потребности сердца, вспомнил о своем молодом русском друге, таком талантливом, так умно и быстро во всем разбирающемся, так хорошо постигшем микробиологию и так тепло простившемся перед своим отъездом в Россию. Вспомнил и пожалел, что нет возле него Гамалеи. А пожалев, вызвал его немедленно в Париж.

Гамалея не заставил себя дважды просить: бросив все, он тотчас же приехал. «Обсудив с Пастером этот инцидент, — вспоминает Гамалея, — мы решили, что мне необходимо отправиться в Лондон, чтобы ближе ознакомиться с делом, а с другой стороны, осведомить англичан о положении в Париже и Одессе».

В чем же все-таки было дело? Почему некоторые укушенные погибали вопреки прививкам, а возможно и в результате их? Дело было отнюдь не в методе, а в методике. Недостаточно еще изученной, недостаточно теоретически обоснованной. И в кустарном изготовлении самой вакцины, и в неопытных руках, в которых прививки становились опасными. Это нисколько не снижало ценности пастеровского открытия, но требовало пристального его изучения.

Как раз Гамалея, понимающий все это, когда ехал в Лондон по просьбе Пастера, как раз он в России и занялся экспериментальным изучением метода прививок, внес в него свое, новое, многое обосновал и раскрыл. Убежденный в неоценимом значении вакцинации, Гамалея сумел передать свою убежденность английской комиссии. И результатом его поездки явился более чем благоприятный для Пастера отчет:

«Можно считать вполне установленным, что господин Пастер открыл способ профилактики бешенства, подобный вакцинации против оспы. Никакая похвала этому открытию не будет чрезмерной, если учесть его практическое значение и его значение для патологии вообще…»

Пастер прочитал этот отчет на бюро Академии наук. Он был вполне удовлетворен единодушной уверенностью английской комиссии в ценности метода, но в то же время не мог отделаться от глубокой грусти.