Он причесывает ладонью волосы и растерянно глядит на успевшие случиться разрушения.

— Я… я уплачу, — глухо отвечает он консьержке и топает прочь, не обращая внимания на ее гневный, упрекающий взгляд и причитания, несущиеся вслед.

Бен убеждается, что в ушах больше не гудит, и только тогда позволяет себе открыть дверь Хаксовой квартиры. Рука мелко трясется, ключ так и пляшет вокруг замочной скважины, пока он все же не попадает в нее.

Первым делом он идет в ванную, не глядя по сторонам. Ему хочется умыть лицо холодной водой.

Но, приблизившись к раковине, он с некоторым замешательством обнаруживает, что до сих пор сжимает в горсти смятый клочок бумаги.

Не желая ни выкидывать тот, ни засовывать в карман, он, напротив, стискивает его крепче, поворачивает синий вентиль крана и поскорее опускает голову под напористую струю.

Вода отрезвляет его. Настолько, что он может позволить себе спустя пять минут выйти из ванной и задышать свободно.

Его мокрые волосы липнут ко лбу и шее, толстовка и футболка под ней тоже вымокли.

Умом он не понимает, почему стоит посреди квартиры Хакса и обтекает, хотя должен бы сейчас стоять перед девушкой из булочной, той самой, чей образ занимал его мысли последние дни и ночи, и говорить ей простые, приятные вещи: «Ты очень красивая» — или, на худой конец, «Я счастлив познакомиться с тобой».

А она бы отвечала…

А. Нет.

Он разжимает ладонь и разворачивает смятую бумажку.

«Меня зовут Рей». Он словно слышит, как эти слова слетают с ее губ, а потом она улыбается. Где-то тут кроется причина его злости.

На кого? На нее? Нет.

На провидение?

Да, это точнее.

Первый порыв — вернуться, извиниться и попробовать вернуть к жизни разбитый его несдержанностью момент, когда они могли все же познакомиться по-настоящему. Склеить разбитое.

Но когда дело касается того, чтобы исправлять свои ошибки: извиниться, починить сломанное, признать свою неправоту, выйти обратно на суд тех лиц, перед которыми показал худшую сторону себя, — в такие моменты Бен Соло окончательно все портит, хотя, казалось бы, куда хуже.

Он просто исчезает или сбегает. В лучшем случае — переводит деньги, если ущерб можно возместить.

Бен продолжает стоять, чувствуя, как вместе с крепнущим желанием вернуться и увидеть ее снова, хотя бы лишь для того, чтобы она плюнула ему в лицо, в нем растут и сжигающее его чувство стыда, и понимание, что он не сдвинется с места. И чем больше времени проходит, тем меньше у него остается шансов исправить хоть что-то.

Через несколько минут, проведенных в терзании сомнениями и противоречиями, Бен осознает, что временное окно окончательно закрылось. Ему остаются лишь горечь разочарования, стыд и злость: на себя, не сдержавшегося в самый важный момент, на судьбу, зло посмеявшуюся над той, кто так любит свои пластинки, но никогда не сможет пропеть ни одну из своих любимых песен, на свою жизнь, извилистыми тропами приведшую его к этому самому моменту.

Бен испускает вздох, полный разочарования и тоски, а потом идет к столу, где так и лежат неубранные письменные принадлежности.

Не знаешь, что делать, — садись за строчки.

Смятую записку он кладет на столешницу рядом с собой. Как можно тщательнее старается расправить бумажку, смотрит на три единственных выведенных на ней слова, написанных торопливо и неровно.

Он берет перо, обмакивает в чернила и пишет на раскрытой странице.

«Рей».

Долго смотрит на маленькое слово, одиноко чернеющее посреди пустой страницы.

«Прости, что сбежал».

Бен останавливается и выдыхает. Должен ли он написать ей? Исправит ли это хоть что-то?

Скоро он уедет, и все это станет неважно.