Бен до крови закусывает губу.

* * *

Острым музыкальным слухом Рей различает тот ужасный звенящий звук, характерный для подобной тишины. И чем роднее человек, с которым делится на двоих эта тишина, тем более мерзким он выходит.

Бен прожигает ее злым, но таким нуждающимся взглядом.

Он задал ей вопрос, и Рей обводит взглядом комнату. Друзей, близких, настоящих — чтобы делиться секретами, чтобы сидеть за бокалом вина допоздна на кухне, чтобы вместе радоваться и горевать, — у нее нет. Люди появляются в ее жизни и исчезают так же быстро и легко, как каждый год сменяется листва на бульваре под окном.

Работу она любит. Как любила бы любую другую, где бы пахло приятно и можно было бы работать руками.

Но дом. И этот город…

Нет, она не может.

— Так что тебе дорого? — удивительно спокойным голосом спрашивает Бен.

Она всплескивает руками, темпераментно объясняя тем самым: «Все!» Ей самой до нелепого смешно, что приходится объясняться с ним на столь глубокие темы, о которых она и сама никогда не задумывалась.

Но потом ее взгляд падает на кисти его рук. Они мелко дрожат.

Звон достигает своего пика.

Одним широким сильным ударом Бен сбивает со столика голубую, всю в венках трещин вазу с засохшими весенними цветами. Та летит Рей почти что под ноги, и ей ничего не стоит разбиться на сотню мелких осколков.

Рей отскакивает к стене: в этот момент ей не страшно, она просто запоздало испугалась ранений. Ведь она впустила в свой дом безжалостный ураган.

А он тем временем переворачивает комнату вверх дном, не кидаясь на нее, не крича и не сыпля упреками, будто в него вселилась некая высшая сила, что его руками воротит хлипкую старую мебель, уже давно просившуюся развалиться. Рей уже не понимает, что именно разлетается посреди комнаты яркими праздничными взрывами.

И последним к ее ногам падает разбитый патефон.

Рей так и прижимается спиной к стене, крепко держась за блокнот Бена.

Бен стоит посреди совершенных его руками разрушений, тяжело дышит, как после долгого бега, вздрагивает и вдруг озирается по сторонам, убирая волосы с лица. Его лоб блестит от пота, а взгляд больше не кажется таким диким, но все же остается чужим и отстраненным и, может быть, лишь едва сконфуженным. Зрачки затопили радужки, и теперь его глаза черные, как бездонные колодцы.

Он долго смотрит на нее, тяжело сглатывает, а потом без слов широким шагом выходит прочь, будто это ему стоит бояться.

Рей тихонечко сползает по стенке, когда дверь захлопывается. Опускает колени на мелкое фарфоровое крошево и подтягивает к себе искалеченный патефон, роняя на него редкие, но такие горячие слезы.

* * *

Гнев сладок, и свои одурманивающие объятья он не торопится разомкнуть. Только порывы холодного ночного ветра остужают его голову и возвращают мыслям подобие ясности.

Это снова случилось. Верно говорят, от себя не убежишь.

А Рей… А что Рей?

Бен судорожно глотает морозный воздух, чтобы выстудить и свое нутро тоже.

Легко остаться, чтобы каждый день отравлять ей жизнь. Гораздо тяжелее — убраться как можно дальше. Что он и сделает.

Сожаление и чувство вины горчат — он этой же ночью покупает билет на самолет и, покидав на скорую руку вещи в сумку, улетает ранним утренним рейсом.

 Начало

Рей окидывает комнату мутным от слез взором: теперь, когда Бен ушел, в ней словно не осталось жизни. Будто он забрал огонь с собой, и даже краски поблекли.

Она шмыгает носом, поднимается на затекших ногах вместе с патефоном и ставит его на прежнее место, неловко прилаживая отвалившуюся крышку.