— Я, кажется, совсем схожу с ума! — прошептала она и, как тогда, у железной ограды Усовершенствованного приюта, потеряла сознание.

Сострадательные прохожие помогли Магарафу перенести ее в аптеку. Там ее, правда, не без труда, привели в чувство и в карете скорой помощи отправили на квартиру Эдуфа.

Эдуф пришел в одиннадцатом часу. К этому времени Магарафу удалось успокоить бедную женщину, убедить ее, что ей только померещился ее покойный муж (госпожа Гарго была уверена, что она вторично видела своего покойного супруга).

Ее уложили спать. Когда она заснула, Эдуф рассказал о результатах посещения президента. Президент принял делегацию вежливо, даже радушно, но помочь в отмене приговора бакбукского судьи отказался: конституция Аржантейи не разрешает воздействовать на органы суда. Суд в Аржантейе независимый. Аржантейя гордится независимостью своих судей.

Потом Магараф обсудил с Эдуфом историю с появлением на проспекте святого Петра двух его бывших воспитанников, вооруженных и облаченных в полицейскую форму. Ясно было, что Альфред Вандерхунт, в качестве опыта, вымуштровал нескольких питомцев своего приюта для полицейской службы. Надо было принимать срочные меры. Но задача, конечно, значительно усложнилась. Теперь, кроме Вандерхунта, они имели против себя могущественную полицию Аржантейи.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ, в которой власти Аржантейи с грустью убеждаются в силе рабочего единства, а Томазо Магараф вторично посещает Усовершенствованный курортный приют

Прошло четыре дня. Всеобщая забастовка продолжалась с прежней силой и сплоченностью, но председатель верховного суда не спешил со своим решением. По стране не прекращались митинги и демонстрации.

Кое-где реакция пыталась показать коготки.

Никто не отменял свободу собраний, но все большие залы, в которых спокон веков собирались митинги, вдруг, по какому-то удивительному совпадению, были заарендованы для репетиций военных оркестров и хоровых кружков и обслуживали только армейские части, а там, где не было армейских частей, — полицию и сиротские дома. Стали созывать собрания на площадях, под открытым небом, но там, как назло, на это время назначались большие пожарные учения. На улицах собираться нельзя было: это мешало движению. Пробовали уходить за город, но там владельцы земельных участков опасались за судьбу посевов.

Никто не отменял свободы слова, но в Баттоге полиция арестовала оратора за то, что он на митинге позволил себе огласить статьи из конституции Аржантейи.

Никто не отменял свободы печати, но в типографию, где печатался бюллетень Центрального забастовочного комитета, явился судебный исполнитель и наложил печати на бумажный склад, якобы за неуплату владельцем типографии налогов за истекший год. Правда, было доказано, что налоги уплачены полностью, представили все расписки, но на хлопоты ушло около суток, и бумагу пока пришлось доставать в другом месте. Кое-где попробовали избивать забастовочные пикеты, кое-где против демонстрантов были пущены в ход слезоточивые бомбы; в десятках городов полиция арестовала руководство местных стачечных комитетов.

Вечером одиннадцатого апреля Центральный забастовочный комитет объявил по радио, что если будут продолжаться преступные нарушения гарантированных конституцией свобод, он вынужден будет остановить и электрические станции. Эта угроза подействовала.

Но верховный суд все еще не подавал никаких признаков жизни.

Тринадцатого апреля Международная федерация торговых моряков и портовых рабочих постановила прекратить повсеместно разгрузку судов, прибывающих из Аржантейи, и погрузку судов, направляющихся в любой из ее портов. Затрещали богатства судовладельцев, угроза неисчислимых убытков нависла над компаниями, занимающимися внешнеторговыми операциями. Уже гнили в гаванях страны сотни тысяч тонн скоропортящихся грузов, для которых не хватило места в забитых до отказа портовых холодильниках.