Она отлично знает, что это не столько двойки, сколько щелчки по лбу, которые учителя вынуждены давать, чтобы Рина не расслаблялась и бросила дурную привычку на литературе делать английский, а на физике – алгебру.
Наконец Мамася находит, что ищет.
– Вот! Среда! Первый урок есть! – говорит она с торжеством.
Пойманная с поличным, Рина закусывает губу.
– Где?.. А это в феврале, а сейчас май… Прошлая четверть!
– И что, за два месяца нельзя было найти время, чтобы заполнить расписание?
– Какой смысл? Все равно через две недели каникулы!
Мамася пыхтит и ищет к чему придраться. А когда ищешь – всегда находишь.
– А это что? – с торжеством говорит она.
«Выщипывала чучело!!! Родители, примите меры!» – читает Рина.
– Что это значит???
– Это значит: ты должна принять меры, чтобы я не выщипывала чучело! – коварно объясняет Рина.
Мамася задумывается. Принимать меры против выщипывания чучел она не умеет, но сознаваться в этом не желает.
– А тут? – Палец Мамаси утыкается в закорючку. – Опять подделывала мою подпись?
Рина пожимает плечами.
– Ну и что? Ты мне сама разрешила!
Это сильный довод.
– Я разрешила один раз и как исключение! И не под замечаниями! И не так криво! Ты даже не старалась! – беспомощно говорит Мамася и швыряет дневник в рюкзак.
Рина торжествует. Это полная победа. Мамася садится рядом и опускает голову ей на плечо. Из утренней Мамаси на секунду проглядывает вечерняя.
– Ты невыносима! Ты уверена, что тебя не подменили в роддоме? – стонет она.
– Я сама подменилась. Переползла в соседнюю кровать, перевязала бирочки и притворилась твоей дочерью, – признается Рина.
– А дежурная медсестра? – спрашивает Мамася.
– Какая еще медсестра? А-а, эта, что ли? В халатике такая? – вспоминает Рина. – Оглушила ее криком.
Мамася вполне это допускает.
– Ну, – бормочет она. – Вполне логично. Защитная реакция на шок… Ну и где сейчас мой ребенок? Настоящий?
– У него все нормально. Это был мальчик. Я переложила его в кювезу к миллионеру Врушкину. Он сейчас учится в Англии на почетного китайца, лопает на завтрак овсянку и плачет ночами, мечтая о соленом огурчике и докторской колбаске из медицинских работников.
Упомянув колбасу, Рина немедленно об этом жалеет. Сознание Мамаси напоминает бильярд. Если хочешь нормально общаться с ней – надо знать систему. Один шар ударяет другой, тот откатывается, ударяет третий. Если случайно не туда ударишь – не туда и прикатится.
Мамася отрывает голову от ее плеча. Морщится. Шар уже покатился.
– Колбаса… колбаса… А, да! Не знаешь, куда подевались сосиски?
– Нет, – машинально врет Рина, но обманывать ей неловко. Она вообще не любит лжи. Тухло это как-то. – Ну хорошо, я взяла!
– Не подумай, что мне жалко, но… Съела? Весь килограмм?
Рина молчит.
– Ясно. Всё как всегда! – горестно кивает Мамася, но сосиски обратно не требует. Она знает, что счастье не в них, хотя сосисок жалко, конечно.
Рина идет в коридор и начинает обуваться. Обувается она чудовищно медленно, даже медленнее Артурыча. Ждет, пока у Мамаси иссякнет терпение.
Когда Мамася возвращается на кухню, Рина хватает рюкзак, открывает входную дверь, мгновение выжидает и громко захлопывает. Прислушивается. Все тихо. Для Мамаси она теперь ушла.
Рина прокрадывается на балкон. |