|
Подождала, пока пройдет головокружение, и продолжила: - Теперь понятно. Конечно, не в наследстве дело. Дело в самих бульдогах. Они бегали где хотели, носились по всему парку. Унюхали под осиной интересный запах, стали подкапывать, а Наина Георгиевна увидела. Должно быть, в первый раз просто прогнала их, а они снова и снова. Тогда и решила отравить... - Погоди, погоди. - Митрофаний нахмурился. - Так у тебя выходит, что это Наина купца с сыном убила и головы им отрезала? Нелепица! - Нет, убила не она. Но она знала, кто это сделал, и знала про головы. - Соучастница? Это княжна-то? Но зачем? - Не соучастница, а скорее свидетельница. Случайная. Как это могло получиться? - Пелагия не смотрела на преосвященного. Быстро двигала бровями, морщила конопатый нос, помогала себе руками - одним словом, соображала. - Она часто бродила вечерами и даже ночью по парку одна. У романтических девушек это бывает. Очевидно, увидела, как убийца закапывает головы. Митрофаний недоверчиво покачал головой: - Увидела и промолчала? Злодеяние-то ведь какое сатанинское. - Вот! - вскинулась монахиня. - Именно что сатанинское! В этом и дело! То-то она про злодейство и про исчадие загадочные слова говорила. "Любовь - всегда злодейство" - это ее слова. - Что же она, Диаволу служила? - удивился епископ. - Ах что вы, владыко, какому Диаволу. Она служила любви. - Не понимаю... - Ну конечно, - непочтительно отмахнулась от него Пелагия, как бы разговаривая сама с собой, - Девушка страстная, с воображением, томящаяся от нерастраченности чувств. С детства избалованная, незаурядная, да и жестокая. Жила себе как во сне, любила единственного приличного человека в ее окружении, Ширяева. Говорила с ним о прекрасном и вечном. Мечтала стать актрисой. Так и дожила бы до стародевичества, потому что Мария Афанасьевна дама крепкого здоровья, а до ее смерти Ширяев всё сидел бы в Дроздовке - уехать не уехал бы и руки бы не попросил. С его позиции это, верно, было бы безнравственно - понуждать тех, кто от тебя зависит. Беда в том, что человек он больно щепетильный. Любил Наину Георгиевну страстно, а на целомудрие ее не покушался. Хотя следовало бы, вполголоса добавила монахиня. - Глядишь бы, и жива была. - Ты это брось, за блудодейство агитацию разводить, - призвал свою духовную дочь к порядку преосвященный. - И не отвлекайся, про дело говори. - Потом вдруг появился Поджио, человек из другой, большой жизни. И уж он-то не щепетильничал. Вскружил барышне голову, соблазнил. Да, поди, и нетрудно это было - дозрела так, что дальше некуда. Забыла про свои актерские мечты, захотела стать художницей. Но к тому времени, когда в Дроздовке появилась я, Париж и палитра уже были забыты, а Поджио брошен. Наина Георгиевна ходила мрачная, молчаливая, держалась таинственно и говорила загадками. Мне даже показалось, что она не в себе. Да так оно и было. Раз уж не остановилась перед тем, чтобы собак убить, раз уж решилась пренебречь бабушкиной жизнью, да и в самом деле чуть старушку в могилу не свела, - значит, и впрямь влюбилась безо всяких пределов, до вытеснения всех прочих чувств. - В кого, в Бубенцова? - спросил архиерей, едва поспевая за резвой мыслью Пелагии. - Так он в Дроздовке только наездами бывал. Хотя мастер по женской части известный. Конечно, мог совратить и, видно, совратил. Но при чем здесь Вонифатьевы? - А очень просто. В тот вечер, когда состоялась продаж? леса, Сытников сначала был у соседей. Пил чай на веранде, рассказывал и о купце, и о грядущей сделке. |
