|
Потом был "желтый" день - из зеленого повело кровоподтек в желтизну. В сей день старец изрек так: - Мироварец сими состроит смешение нонфацит. - Опять по-птичьему, - резюмировал брат Клеопа. - Скоро вовсе на говор птах небесных перейдет. Эту нелепицу я запоминать не стану, навру отцу эконому что-нибудь. - Погодите, отче, - встрял Пелагий. - Про мироварца - это, кажется, из книги Иисуса сына Сирахова. "Мироварец" - лекарь, а "смешение" - лекарство, по-ученому микстура. Только вот к чему "нонфацит", не ведаю. Он несколько раз повторил: "нонфацит", "нонфацит" и умолк, никаких бесед с лодочником больше не вел. На прощанье сказал: - До завтра. А назавтра лицо Полины Андреевны было уже почти совсем пристойным, лишь немножко отсвечивало бледно-палевым. Того же оттенка был и день - мягко-солнечный, с туманной дымкой. Пелагию так не терпелось поскорей на Окольний, что он всё частил веслом, загребал сильней нужного, из-за чего лодку заворачивало носом. В конце концов за бестолковое усердие получил от брата Клеопы подзатыльник и пыл поумерил. Схиигумен ждал на берегу. Про микстуру Пелагий, похоже, угадал верно - старец взял бутылочку и кивнул. А сказал послушнику вот что: - Не печалися здрав есть монакум. Монашек кивнул, будто именно эти слова и ожидал услышать. - Ну, слава Господу, вроде болящему получшало, - говорил на обратном пути Клеопа. - Ишь как Давида-то обозвал - "монахум". Чудит святой старец... Что завтра-то, придешь? - спросил лодочник у странно молчаливого нынче отрока. Тот как не слышал. Это, стало быть, было в "бледно-палевый" день, а потом настал день последний, когда всё закончилось. Столько в этот последний день всякого произошло, что помогай Господь не сбиться и ничего не упустить. День последний. Утро Начнем обстоятельно, прямо с утра. В девятом часу, когда еще толком не рассвело, с озера донесся протяжный гудок - это прибыл из Синеозерска пароход "Святой Василиск", с новым капитаном, из наемных. Госпожа Лисицына к этому времени уже попила кофей и сидела перед зеркалом, с удовольствием разглядывая свое совершенно чистое лицо. Повернется то так, то этак, всё не нарадуется. Пароходный гудок она слышала, но значения не придала. А зря. После унылого, раскатистого сигнала миновал какой час, ну, может, чуть больше, и в комнату к Полине Андреевне, которая за это время успела позавтракать, одеться и уже готовилась ехать навещать Бердичевского, постучал монах, келейник архимандрита Виталия. - Высокопреподобный отец настоятель просит вас к нему пожаловать, - поклонился чернец и вежливо, но непреклонно присовокупил. - Сей же час. Карета ждет. На вопросы удивленной богомолицы отвечал уклончиво. Можно сказать, вовсе не отвечал - так, одними междометиями. Но по виду посланца Лисицына предположила, что в монастыре стряслось что-нибудь необычайное. Не хочет говорить - не нужно. Поколебавшись, брать ли с собой саквояж, все же оставила. Ехать в монастырь с оружием смертоубийства сочла кощунством. В убережение от любопытной прислуги замотала револьвер в кружевные панталончики и засунула на самое дно. Поможет ли, нет - Бог весть. Доехали быстро, в десять минут. |
