|
Ехать в монастырь с оружием смертоубийства сочла кощунством. В убережение от любопытной прислуги замотала револьвер в кружевные панталончики и засунула на самое дно. Поможет ли, нет - Бог весть. Доехали быстро, в десять минут. Выйдя из экипажа и оглядев монастырский двор, Полина Андреевна удостоверилась: точно, стряслось. Монахи не ходили степенно, уточкой, как в обыкновенное время, а бегали. Кто мел и без того чистую мостовую, кто тащил куда-то перины и подушки, а удивительнее всего было видеть, как в соборную церковь протрусили, подобрав рясы, певчие архимандритова хора во главе с пузатым и важным регентом. Что за чудеса! Провожатый повел даму не в настоятельские палаты, а в архиерейские, которые предназначались для наиважнейших гостей и в обычное время пустовали. Тут в сердце Полины Андреевны что-то шевельнулось, некоторое предчувствие, но сразу же было подавлено как несбыточное и чреватое разочарованием. А все ж таки оно не обмануло! В трапезной солнце светило из окон в лицо вошедшей и в спины сидящим за длинным, накрытым белой скатертью столом, поэтому поначалу Лисицына увидела лишь контуры нескольких мужей, пребывающих в чинной неподвижности. Почтительно поклонилась с порога и вдруг слышит голос отца Виталия: - Вот, владыко, та самая особа, которую вам угодно было видеть. Полина Андреевна быстро вытащила из футляра очки, прищурилась и ахнула. На почетном месте, в окружении монастырского начальства, сидел Митрофаний - живой, здоровый, разве что немножко осунувшийся и бледный. Архиерей осмотрел "московскую дворянку" с головы до ног взглядом, не предвещавшим хорошего, пожевал губами. Не благословил, даже не кивнул. - Пускай с нами откушает, я с ней после поговорю. И повернулся к настоятелю, продолжив прерванную беседу. Лисицына села на самый край ни жива ни мертва - и от радости, и, конечно, от страха. Отметила, что седины в бороде преосвященного стало больше, что щеки запали, а пальцы сделались тонки и слегка подрагивают, чего раньше не водилось. Вздохнула. Брови епископа сурово похаживали вверх-вниз. Понятно было, что гневается, но сильно ли - на глаз не определялось. Уж Полина Андреевна смотрела-смотрела на своего духовного отца молящим взором, но внимания так и не удостоилась. Заключила: гневается сильно. Снова вздохнула, но менее горько, чем в первый раз. Стала слушать, о чем говорят архиерей и настоятель. Беседа была отвлеченная, о богоспасаемой общине. - Я в своих действиях, ваше преосвященство, придерживаюсь убеждения, что монах должен быть как мертвец среди живущих. Неустанные труды во благо общины да молитвы - вот его бытование, и больше ничего не надобно, - говорил Виталий, видно, отвечая на некий вопрос или, может быть, упрек. - Оттого я с братией строг и воли ей не даю. Когда постриг принимали, они сами от своей воли отказались, во славу Божию. - А я с вашим высокопреподобием согласиться не могу, - живо ответил Митрофаний. - По-моему, монах должен быть живее любого мирянина, ибо он-то и живет настоящей, то есть духовной жизнью. И вы к своим подопечным должны с почтением относиться, ибо каждый из них - обладатель возвышенной души. А у вас их в темницу сажают, голодом морят, да еще, говорят, по мордасам прикладывают. - Здесь владыка метнул взгляд на дородного инока, что сидел справа от архимандрита - Полина Андреевна знала, что это грозный отец Триадий, монастырский келарь. - Такое рукоприкладство я попустить не могу. - Монахи - они как дети, - возразил настоятель. |
