|
- Хороша... - еле слышно проговорил старец. - Красивая. Даже лучше, чем красивая, - живая. И ничего, совсем ничего. - Он широко перекрестился и уже другим, радостным голосом возвестил сам себе. - Спасен! Избавлен! Освободил Господь! И глаза теперь были не настороженные, испытующие - они словно наполнились светом, воссияли. - Садись на стул, - сказал он ласково. - Дай на тебя получше посмотреть. Она присела на краешек, взглянула на непонятного схимника с опаской. - Вы будто ждали меня, отче. - Ждал, - подтвердил схиигумен, ставя лампу на стол. - Надеялся, что придешь. И Бога о том молил. - Но... Но как вы догадались? - Что ты не инок, а женщина? - Израиль осторожно откинул капюшон с ее головы, но руку тут же убрал. - У меня на женский пол чутье, меня не обманешь. Я всегда, всю жизнь вашу сестру по запаху чуял, кожей, волосками телесными. Они с меня, правда, теперь попадали почти все, - улыбнулся старец, - но всё одно - сразу понял, кто ты. И что смелая, понял. Не побоялась послушником нарядиться, на остров заплыть. И что умная, тоже видно - взгляд острый, пытливый. А когда во второй раз приплыла, ясно мне стало: уловила ты в моих словах особенный смысл. Не то что араратские тупоумцы. И в последующие разы я уже только для тебя говорил, только на тебя уповал. Что догадаешься. - О чем догадаюсь? О смерти Феогноста? - Да. - А что с ним сталось? Израиль впервые отвел взгляд от ее лица, задвигал кожей лба. - Умерщвлен. Сначала-то я думал, что преставился обыденным образом, что срок его подошел... Он до полудня из кельи не выходил. Я решил проведать. Смотрю - лежит на лапнике (тюфяков Феогност не признавал) недвижен и бездыханен. Он слаб был, недужен, потому я нисколько не удивился. Хотел ему рот отвисший закрыть - вдруг вижу, меж зубов ниточки. Красные, шерстяные. А у Феогноста фуляр был красный, вязаный, горло кутать. Так фуляр этот поодаль, на столе обретался, ровнехонько сложенный. Что за чудеса, думаю. Развернул, смотрю - в одном месте шерсть разодрана, нитки торчат... - Кто-то ночью вошел, - быстро перебила госпожа Лисицына, - накрыл Феогносту лицо его же фуляром и удушил? Иначе ничем не объяснить. Старец, когда задыхался, зубами шерсть грыз, оттого и нитки меж зубов. А после убийца фуляр сложил и на столе оставил. Схиигумен одобрительно покачал головой: - Не ошибся я в тебе, умная ты. Враз всё прозрела. Я-то много дольше твоего размышлял. Наконец понял и вострепетал душой. Это кто ж такое злодейство учинить мог? Не я. Тогда кто? Не старец же Давид? Может, в него бес вселился, на злое дело подбил? Но Давид еще немощней Феогноста был, от сердечной хвори с ложа почти не вставал. Куда ему! Значит, чужой кто-то. Четвертый. Так получается? - Так, - кивнула Полина Андреевна, не спеша делиться со старцем своими предположениями - показалось ей, что святой отшельник еще не всё рассказал. - Месяца три тому был здесь один. Как ты, ночью. Ко мне в келью заходил, - молвил Израиль, подтвердив ее догадку. - Маленький, всклокоченный, весь дергается? - спросила она. Старец сощурил глаза: - Вижу, знаешь его. Да, маленький. Говорил невнятное, слюной брызгал. На блаженного похож. Только он не убивал. При этих словах госпожа Лисицына достала из футляра очки, надела на нос и посмотрела на скитоначальника очень внимательно. |
