|
Из-под той, что слева, пробивалась тоненькая светлая полоска. Кельи схимников! Женская робость перед летучими тварями сразу позабылась. До глупостей ли, когда вот оно, главное, ради чего пошла на этакую страсть! Лисицына подкралась к двери, из-под которой просачивался свет. На ней, как и на внешней, засова не оказалось, а вот смазана дверь была исправно. Когда Полина Андреевна слегка потянула ее на себя, не скрипнула, не взвизгнула. Свечу пришлось задуть. Припала к узенькой щелке. Увидела грубый стол, освещенный масляной лампой. Человека, склонившегося над книгой (было слышно, как шелестнула страница). Человек сидел спиной, его голова была идеально круглой и блестящей, как у шахматной пешки. Чтоб рассмотреть келью получше, Лисицына двинула дверь еще - на самую малость, но теперь коварной створке вздумалось пискнуть. Скрипнул стул. Сидящий резко обернулся. Лица на фоне света было не видно, но спереди на рясе белела двойная кайма, знак схиигуменского звания. Старец Израиль! Полина Андреевна в панике захлопнула дверь, что было глупо. Осталась в кромешной тьме и с перепугу даже забыла, в какой стороне выход. Да и как бежать, если не видно ни зги? Так и застыла в полном мраке, из которого наползал терзающий душу скрежет: кржик-кржик, кржик-кржик. Сейчас как обмахнет по щеке перепончатым крылом! Но стояла так недолго, всего несколько секунд. Дверь открылась, и галерея осветилась. На пороге стоял скитоначальник с лампой в руке. Череп у него был такой же голый, как у мертвого Феогноста, и тоже ни бороды, ни усов - хорошо хоть имелись брови с ресницами, а то совсем бы жуть. На обнаженном лице выделялись крупный породистый нос и пухлогубый рот. А пронзительный взгляд черных глаз Полина Андреевна узнала, хоть прежде и видела его только через прорези куколя. Старец покачал плешивой головой, сказал знакомым голосом - низким, немного сиплым: - Пришла-таки. Разгадала. Ишь, смелая. Не очень-то он и поразился появлению в полночном ските незваной гостьи. Но Полина Андреевна опешила даже не от этого. - Святой отец, вы разговариваете? - пролепетала она. - С ними, - Израиль кивнул на двери, расположенные напротив, - нет. С собой, когда один, да. Входи. Ночью в Подходе нельзя. - Где-где? В подходе? В подходе к чему? - Госпожа Лисицына глянула вглубь галереи. - И почему нельзя? На первый вопрос Израиль не ответил. На второй сказал: - Устав воспрещает. С заката до рассвета должно быть по кельям, предаваясь чтению, молитве и сну. Входи. Он посторонился, и она ступила в келью - тесную, вырезанную в камне каморку, вся обстановка которой состояла из стола, стула и лежащего в углу тюфяка. На стене висела темная икона с мерцающей лампадкой, в углу потрескивала малая печурка, дымоход которой уходил прямо в низкий потолок. Там же, в своде, чернела щель - должно быть, воздуховодная. Вот как спасение-то достается, жалостно подумала Лисицына, рассматривая убогое жилище. Вот где за весь человеческий род молятся. Схимник смотрел на ночную пришелицу странно: словно ждал чего-то или, может, хотел в чем-то удостовериться. Взгляд был такой сосредоточенный, что Полина Андреевна поежилась. - Хороша... - еле слышно проговорил старец. - Красивая. Даже лучше, чем красивая, - живая. И ничего, совсем ничего. |
