|
Место было ровное, гладкое, и дистанцию пришлось увеличить - человека на голом пространстве далеко видно. Так и ему их, слава Богу, тоже хорошо видать. Никуда не денутся. Когда повозки стали подниматься на холм, Яков Михайлович сделал себе послабление. Видел, что после возвышенности дорога спускается в лощину, и рассудил: умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Чем зря потом обливаться, лучше обойти холм лужком-низиной. Бывает, что на своих двоих ловчей, чем на колесах. Этак еще и время выиграешь, можно будет в ручье ножки ополоснуть. Засесть там в ивняке, где тень, и подождать, пока объект мимо проедет. Так и сделал. И ополоснулся, и свежей водички попил, и даже наскоро покушал. Едва крошки смахнул - скрип, стук. Едут. Нуте-с, нуте-с. Высунулся из кустов и обмер. Вместо двух повозок одна. В ней сидит жидовочка, кнутом помахивает, а Рыжухи нет! Сердце так и екнуло. Идиот вы, Яков Михайлович, а никакой не умный! Теперь обратно в гору бегом бежать. Пригнулся, пропуская телегу. Та проехала чуть подальше и свернула к речке - видно, евреечка тоже решила остудиться. Яков Михайлович рысцой понесся вверх по дороге. Пот лил в два ручья: один ручей по лицу, второй по спине. В пять минут взбежал на самую вершину. Час от часу не легче! Там оказался перекресток: одна дорога вела вправо, другая влево. А приглядеться - в сторону ответвлялась еще и заросшая тропка. Трава на ней жесткая, мертвая, и не видно, проехала тут давеча повозка или нет. Что же делать? Куда бежать? Обратился к разуму, и тот, молодчага, как всегда, не подвел. Понесся Яков Михайлович обратно к речке. Под горку бежать было легче. Жидовка успела коня помыть, тянула его за повод к телеге. Услышала топот ног, обернулась, потянула с плеча дробовик. - Беда, девонька! Беда! - издали заорал Яков Михайлович по-русски. Она рот разинула: как это - араб, а по-русски кричит? Про ружьишко и думать забыла. - Ты кто? - кричит. - Какая беда? Он остановился перед ней, перевел дух, вытер пот со лба. - Потерял я ее, вот какая беда. - Кого потерял? Ты кто такой? - Дай-ка. Не ровен час... Он взялся за дуло дробовика. Девка не хотела отпускать оружие, но Яков Михайлович легонько стукнул ее кулаком под ложечку, и евреечка согнулась напополам, зашлепала губами, как выдернутая из воды рыбеха. Ружьишко он отшвырнул в кусты, толстушку шлепнул по затылку - она плюхнулась на задницу. Сказала: - Сволочь! И обожгла глазами - черными, бесстрашными. Ай-ай-ай, придется повозиться, понял опытный человек. И не стал тратить время на пустые разговоры. Сначала нужно было "коровку" в разумность привести, избавить от упрямства. "Коровка" - это у Якова Михайловича был такой термин, для собственного употребления. "Коровку" полагается доить на предмет разных полезных сведений, а потом, смотря по обстоятельствам, или обратно на лужок отпустить, или в бифштекс разжаловать. Строптивая жидовочка, конечно, пойдет на бифштекс, это было ясно, но сначала пускай даст молочка. Немножко побил ее ногами - без размаха, потому что жарко. По лодыжной костяшке ударил, потом два раза по почкам, а когда свернулась от боли, по копчику. Когда обратно развернулась - по женскому месту. Что орала громко, это нестрашно, всё равно вокруг никого. Решил, что пока хватит. Сел девке на грудь, пальцами сдавил горло, чтоб решила - конец ей настал. Но когда она вся посинела, глаза из орбит полезли, Яков Михайлович ее отпустил, дал вздохнуть, вкус к жизни почувствовать. И только теперь приступил к беседе. - Куда она поехала? По какой дороге? - Сволочь, - сказала "коровка". - Магеллан тебя под землей... Снова пришлось зажать ей горло. Яков Михайлович огорчился - его всегда расстраивало тупое упрямство, наихудший из человеческих грехов. |
