|
Чиновник скажет: "Его превосходительство уже прибыл, он у такого-то". А если сам не скажет, к кому отправился Долинин, так можно и спросить. Нахально, конечно, но зато сразу всё выяснится. Или лучше обождать и продолжить слежку? Из мучительных колебаний прокурора вывело чье-то деликатное покашливание. Вздрогнув, Матвей Бенционович обернулся. Рядом стоял важного вида швейцар - в треугольной шляпе, мундире с галунами и белых чулках. Просто не швейцар, а фельдмаршал. Разглядывая здание Сената, Бердичевский и не заметил, как этот истукан к нему приблизился. - Ваше высокородие, вас просят пожаловать, - сказал швейцарский фельдмаршал почтительно, но в то же время и строго, как умеют говорить только служители, состоящие при самом Олимпе власти. Бердичевский опешил. - Кто просит? - Да уж просят, - произнес привратник так внушительно, что прокурор больше ни о чем спрашивать не стал. - Барин, ждать? - крикнул 48-36. - Жди. Матвей Бенционович до такой степени настроился идти в Сенат, расположенный ближе к набережной, что не сразу сообразил, в чем дело, когда сопровождающий тактично тронул его за рукав. - Сюда пожалуйте, - показал он на подъезд Святейшего Синода. Дежурному регистратору, сидевшему у входа и лениво отгонявшему мух, швейцар важно обронил: - К Константину Петровичу. Ожидают. И с поклоном пригласил Бердичевского проследовать к лестнице. К Константину Петровичу? Ах... ах, тупица! Матвей Бенционович остановился и пребольно хлопнул себя по лбу - в наказание за слепоту и непроницательность. Привратник обернулся на звук. - Мушку прихлопнули? Беда от них. Расплодились - страсть. Сомысленники и единодушники Провожатый сдал притихшего Матвея Бенционовича пожилому чиновнику, который ожидал на нижней ступеньке. Тот коротко поклонился, но представляться не стал. Жестом предложил следовать за ним. В приемной великого человека, которого считали могущественнейшей персоной в империи - не столько даже по должности, сколько по духовному влиянию на государя, - ожидало десятка полтора посетителей: были здесь и генералы в парадных мундирах, и два архиерея при орденах, однако имелась публика и попроще - дама с красными, заплаканными глазами, взволнованный студент, молодой офицерик. Чиновник подошел к секретарю и произнес те же магические слова: - К Константину Петровичу. Ожидают. Секретарь внимательно взглянул на Бердичевского, выпорхнул из-за стола и исчез за высокой белой дверью. Полминутки спустя снова появился. - Просят пожаловать... Не придумав, куда деть шляпу, Матвей Бенционович решительно положил ее на секретарский стол. Раз уж ему такой почет, что без очереди впускают, то пускай и шляпе окажут уважение. Закусил нижнюю губу, пальцы правой руки непроизвольно сжались в кулак. Вошел. В дальнем конце необъятного кабинета, подле гигантских размеров стола сидели двое. Один лицом к Бердичевскому, и хоть Матвей Бенционович обер-прокурора раньше вживую не видел, сразу узнал по портретам аскетичное лицо, строго сдвинутые брови и несколько оттопыренные уши. Второй, в расшитом золотом статском мундире, расположился в кресле и на вошедшего взглянул не сразу. Когда же обернулся, то не долее чем на мгновение. Потом вновь отворотил лицо к Победину. Константин Петрович, известный своей старомодной петербургской учтивостью, поднялся со стула. Вблизи обер-прокурор оказался высоким и прямым, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, которые светились умом и силой. Глядя в эти удивительные глаза, Бердичевский вспомнил, что недоброжелатели называют обер-прокурора Великим Инквизитором. Око и неудивительно - похож. Долинин (а в кресле сидел, разумеется, он) не встал - наоборот, демонстративно глядел в сторону, будто показывая, что не имеет к происходящему никакого отношения. Мягким, звучным голосом Константин Петрович произнес: - Удивлены, Матвей Бенционович? Вижу, что удивлены. |
