|
Я враг не евреям, а еврейской вере, потому что она - ядовитый плевел, произрастающий из одного с христианством корня и во сто крат опаснейший, нежели мусульманство, буддизм или язычество. Худший из врагов не тот, кто чужд, а тот, кто тебе родня! И потому еврей, который подобно вам отринул ложную веру отцов и принял Христа, мне дороже русского, обретающегося в лоне истинной веры по милости рождения. Однако я вижу, что вы хотите меня о чем-то спросить. Теперь можно. Спрашивайте. - Ваше высокопревосходительство... - начал Матвей Бенционович, стараясь справиться с дрожанием голоса. - Константин Петрович, - мягко поправил его обер-прокурор. - Хорошо... Константин Петрович, я не вполне понял про заговор. Это в фигуральном смысле или же... - В самом что ни на есть прямом. Только обычно заговор устраивают для свержения существующего строя, а мой заговор существует для его спасения. Наша с вами страна висит на краю бездны. Не удержится, ухнет в пропасть - всему конец. Тянет ее, многострадальную, к погибели могучая сатанинская сила, и мало тех, кто пытается этой напасти противостоять. Разобщенность, падение нравственности, а пуще всего безверие - вот гоголевская тройка, что несет Россию к обрыву, и близок он, воистину близок! Пышет оттуда огнь и сера! Переход от мягкоречивой рациональности к пророческому пафосу произошел у Константина Петровича естественно, безо всякой натужности. Обер-прокурор несомненно обладал незаурядным даром публичного оратора. Когда же страстный взгляд неистовых глаз и весь заряд духовной энергии устремлялся на одного-единственного слушателя, сопротивляться этому натиску было невозможно. А ему и не нужно выступать перед толпами, подумал Бердичевский. Ему достаточно аудитории из одного человека, ибо человек этот - самодержец всероссийский. И стало Матвею Бенционовичу поневоле лестно. Как это сам Победин тратит на него, мелкую сошку, весь пыл и жар своей государственной души? Пытаясь все же не поддаться обер-прокуророву магнетизму, статский советник сказал: - Простите, но я не понимаю вот чего... - Он сбился и начал сызнова - тут нужно было очень осторожно выбирать слова. - Если выстроенная мною версия верна, то причина всех случившихся... деяний господина Долинина - намерение во что бы то ни стало уничтожить сектантского пророка Мануйлу. Для того чтобы достичь этой цели, а также замести следы, господин действительный статский советник не остановился ни перед чем. Понадобилось устранить ни в чем не повинную монахиню - пожалуйста. Даже крестьянскую девочку не пожалел! - Что еще за девочка? - прервал его Победин, недовольно взглянув на Сергея Сергеевича. - Про монахиню знаю, про девочку - ничего. Долинин отрывисто ответил: - Это Рацевич. Профессионал, но увлекающийся, к тому же оказался с гнильцой. Я уже говорил: это была моя ошибка, что я привлек его к нашему делу. - Ошибки могут случаться с каждым, - вздохнул обер-прокурор. - Господь простит, если заблуждение было искренним. Продолжайте, Матвей Бенционович. - Так вот, я хотел спросить... Что в нем такого особенного, в этом мошеннике Мануйле? Почему ради него понадобились все эти... всё это? Константин Петрович кивнул и очень серьезно, даже торжественно произнес: - Вы и в самом деле умнейший человек. Прозрели самую суть. Так знайте же, что субъект, о котором вы упомянули, заключает в себе страшную опасность для России и даже более того - для всего христианства. - Кто, Мануйла? - поразился Бердичевский. - Полноте, ваше высокопревосходительство! Не преувеличиваете ли вы? Обер-прокурор грустно улыбнулся. - Вы еще не научились верить мне так, как верят мои единодушники. Я могу ошибаться или умом, или сердцем, но никогда и тем, и другим сразу. Это дар, ниспосланный Господом. Это мое предназначение. Верьте мне, Матвей Бенционович: я вижу дальше других людей, и мне открывается многое, что от них закрыто. Победив смотрел Бердичевскому прямо в глаза, чеканил каждое слово. |
