— Стало быть, вы человек не бедный, — заметил после паузы Шмиль Сметана.

— Бедные в Польшу на могилу к родителям не ездят, — ответил Макс и даже удивился собственным словам.

— Вижу, мы с вами одного поля ягоды, — заговорил Шмиль. — Здесь, в Варшаве, не разбогатеешь, если только богатый папаша наследства не оставит. В Америке, наверно, по-другому. А вы чем занимаетесь?

— Недвижимостью. Дома, участки.

— И, значит, к родителям на могилу приехали?

— Они в Рашкове похоронены.

— Где это? А я так понял, вы варшавянин.

— Когда-то жил здесь, в семнадцатом доме.

— Бывает, приезжают американцы, с ними даже разговаривать трудно, все время английские словечки вставляют. Шестидесятилетний старик, а на вид лет сорок. Начинает за девушками бегать и вдруг свалится — и в больницу. У них только одно есть — доллары. За доллар здесь два рубля дают. А в Аргентине какие деньги?

— Песо.

— Ясно. В общем, приезжают, говорят, здесь все родное. Недавно один из Лондона был, в Фаленицу с нами ездил. В Лондоне, говорит, дышать нечем, такой дым, что солнца не видно. И каждый день дождь и туман. У них там фунты стерлингов. На вес, что ли, деньги у них, черт его знает. Показывал бумажку: с одной стороны напечатано, а другая чистая. А в какой-то стране, не помню, даешь лавочнику, скажем, двадцать долларов, а он должен десять сдачи дать. Так он разрывает бумажку надвое и половину отдает. В каждой стране по-своему. Вот здесь, например, постоянно подмазывать надо.

Если у вас лавка, вы в семь обязаны закрываться, — продолжал Шмиль. — А как закроешься, если люди в то время только с работы приходят, приносят домой две копейки, чтобы жена пошла, чего-нибудь купила? Надо стойковому или ревировому дать на лапу, иначе вмиг протокол составит и совсем на бобах останешься. Вот этим я и занимаюсь. Надо знать, кому дать и как. Нельзя же просто достать трешку из кармана и комиссару сунуть, тут же за дачу взятки на козу отправит. Есть такие, с которыми в карты играть приходится, в очко или шестьдесят шесть, и проигрывать. По-другому не берут. Но проигрывать тоже уметь надо, непростое дельце, доложу я вам. Как-то с вице-комиссаром играли. Я знаю, что у него четыре туза. Пятерку поставил, он сверху — пять двадцать, я еще поднял. Они, когда выигрывают, обычно твои карты не смотрят. Зачем? А тут вдруг схватил, заглянул. «Ты, — говорит, — сволочь, обдурить меня хотел?» «Да, — отвечаю, — ваше высокоблагородие». Вот так у нас заведено. Можете хоть со Столыпиным в карты играть, хоть с государем императором, если мошна тугая и есть что проигрывать.

— Эстер, — повернулся он к чернявой женщине, — у тебя муж — пекарь, а не контрабандист какой-нибудь. Но ведь тоже подмазывает! Их жены у вас бесплатно булку берут.

— Открыл Америку!

— Какие за пекарем могут быть грехи? — спросил Макс.

— У фонек все грех, — улыбнулась Эстер. — Привозим телегу дров. Извозчик спрашивает: «На улице сгружать?» А это запрещено. Ну, муж знает, что делать. Комиссии разные приходят, санитары, орут, мол, грязно у нас. У них в казармах тесто ногами месят, а у нас грязно, видите ли… Да вы приходите завтра вечером, муж сам все расскажет.

Низенькая женщина выпучила желтые глаза:

— Твой муж до одиннадцати бублики печет.

— Около десяти он уже дома.

— Когда не напивается…

Шмиль Сметана стукнул по столу кулаком:

— Рухчеле, хватит комедию ломать! Если завидно, сама его пригласи.