— Хоть на себе паши! — распорядилось начальство, и Балуев творчески развил эту идею.

Он быстро раздобыл где‑то веревки, кожаные лямки и репродукцию картины «Бурлаки на Волге» — и понеслось. Сам Балуев, правда, в плуг впрягаться не стал, но других впряг, и довольно успешно.

По сравнению с восстановлением народного хозяйства на освобожденных территориях был здесь один нюанс — пахали все‑таки не на бабах, а на мужиках. А баб поставили копать грядки.

Поле под картошку и зерновые решили устроить на большом лугу, который вплотную примыкал к концу дороги. А для огородов подыскали поляны в лесу неподалеку.

Арестанток туда водили под конвоем, но Балуев с согласия начальника режима заставлял конвой копать землю наравне со всеми.

Директор ГАП‑13 заботился не только о «Плане чрезвычайных поставок». Ему очень хотелось получить сверхплановую продукцию — тем более, что уже наклюнулись хорошие каналы сбыта.

Наклюнулись они сами собой. В дополнение к пятнадцатисуточникам на сельхозработы привезли (вернее, привели) подследственных. И к кому‑то из них на свидание прикатили конкретные братки на джипах. Один из них даже развлекся — впряг свою полноприводную тачку в плуг и выехал на поле. Браток таким способом отрабатывал свидание за всех — но фиг бы он стал заморачиваться, не окажись это так кайфово.

* * *

Братки пообещали приехать еще и распахать всю степь под корень, а заодно о чем‑то пошептались с Балуевым — и ему тотчас же захотелось получить сверхплановый урожай побольше.

Он даже закинул удочку начальнику режима — насчет того, чтобы не регистрировать часть сверхплановой продукции, а использовать ее для кормления личного состава.

Как раз накануне рацион в очередной раз сократили и с едой в лагере стало совсем плохо. А было бы еще хуже, не будь грибов в лесу и рыбы в речке.

Про грибы, однако, тут же узнали в городе. И хотя дорога на въезде в лагерь была перекрыта, нормальные герои шли в обход, опустошая лес и лишая сельхозработников законного приварка.

Капитан Шорохов не сразу принял предложение Балуева, но тот разговаривал с начальником режима в таком примерно тоне: «Если не будешь мне мешать, то я никому не скажу, что ты за свидания с арестованными берешь взятки натурой».

Это было вранье, но такое, которое трудно опровергнуть. Дело в том, что Юлька Томилина поселилась в лагере на правах капитановой любовницы, и опасения начальника режима по этому поводу оправдались полностью. Причем сплетня, которая разнеслась по лагерю и даже выплеснулась за его пределы, оказалась даже более причудлива, нежели можно было предполагать.

Болтали, что Жанна Аржанова — закоренелая лесбиянка, а Юлька Томилина — ее любимая девушка. Этот слух Жанна пустила про себя сама, присовокупив к этому, что любого мужчину, который посмеет к ней прикоснуться, они вдвоем с Юлькой сначала кастрируют без наркоза, а потом убьют самым мучительным способом — такой, мол, у них, лесбиянок, принцип.

А начальник режима будто бы согласился закрывать глаза на их интимные отношения — но в обмен потребовал от Юльки особых услуг. Мол, если Жанна — лесбиянка конкретная и мужчин на дух не переносит, то Юлька — бисексуалка, и нашим, и вашим, и ей ничего не стоит оприходовать офицера внутренней службы.

Забавно, что в этот слух частично поверил даже сам Шорохов. Он, правда, подозревал, что у Жанны другая любимая девушка — сумасшедшая защитница природы Ирина, которая тоже распустила про себя соответствующий слух и, пользуясь страхом похотливых самцов перед лесбийской мафией, стала ходить голая, чему никто не препятствовал. Даже если трогать нельзя — посмотреть все равно приятно.