дили в лес или валялись на соседней полянке. Дети бегали,

возились, играли, разбивали колени, резали пальцы. На вос

кресенье приезжал из города дядя Миша, тяжело нагру

женный всякими свертками и заказами. Словом, внешне

все было примерно так же, как в Мазилове, но только

все мы, дети, стали на четыре года старше, и это наклады

вало новый отпечаток на всю нашу жизнь.

В один из своих приездов дядя Миша привез нам кро

кет. Мы стали играть на открытой полянке за дачей.

Скоро увлечение крокетом превратилось в повальную

эпидемию. Играли все (кроме теток), и играли с бешен

ством, с ожесточением. Начинали сразу же после утренне

го завтрака и продолжали весь день до глубокого вечера.

За обедом или чаем говорили только о партиях, о «мыше

ловке», о крокировании, о «разбойниках». Увлечение посте

пенно переходило в какое-то сумасшествие. Когда приез-

128

жал дядя, азарт становился еще большим. Чемоданов

играл в крокет превосходно — у него был точный взгляд и

крепкий удар. Если он выходил в разбойники, противная

партия могла считать себя погибшей. Как и во все, что он

делал, дядя Миша в крокет тоже вносил массу страсти и

энергии. В воскресенье нам уже нехватало для игры дня.

Дядя приносил на поле свечи, и мы нередко доигрывали

партию в полной темноте, при их колеблющихся отсветах.

Тетки смеялись и издевались над нами, но это. не помога

ло. Особенно нападали они на дядю Мишу.

— Ну, что ты, старый дурак, с ума сходишь? — часто

добродушно-ворчливо останавливала его тетя Лиля.

Дядя Миша делал самый галантный жест рукой и за

дорно отвечал:

— По-римски — я еще юноша! У римлян мужчина до

сорока лет считался юношей.

Спустя некоторое время крокет мне надоел, но Мишук

и Гунька, Пичужкины братья, остались верны ему до са

мого конца дачного сезона.

Впрочем, главная прелесть лета в Кирилловке состояла

не в этом. Главная прелесть состояла в моих отношениях

129

с Пичужкой. Мы были ровесники и с раннего детства рос

ли и развивались вместе. Правда, жили мы в разных ме

стах: Пичужка — в Москве, я — в Омске; однако каждое

лето мы проводили вместе два-три месяца, а в остальное

время вели обширную переписку, в которой обменивались

мыслями и чувствами обо всем, что нас интересовало: о

гимназических событиях, о прочитанных книгах, о друзьях

и знакомых, о домашних неурядицах, о театральных пред

ставлениях, о личных настроениях, о планах на будущее и

о многом другом. Вся наша жизнь находила свое повсе

дневное отражение в этой переписке. Мы обсуждали в ней

различные вопросы, спорили, аргументировали, приходили

к соглашению, иногда ссорились и, в конце концов, прими

рялись. В результате все наше духовное развитие не только

шло параллельно, но и в постоянном тесном контакте и

взаимодействии. Мы невольно влияли друг на друга и вме

сте с тем стимулировали друг друга. Эта дружба с Пичуж

кой, продолжавшаяся вплоть до окончания гимназии, явля

лась основным стержнем моей внутренней жизни в годы

детства, отрочества и ранней юности и составляет одну из

самых лучших страниц в книге моего прошлого.

В дальнейшем пути наши несколько разошлись: я пошел

дорогой революции; Пичужка пошла дорогой передового,

радикального культурничества. Она кончила Высшие жен

ские курсы в Москве, работала сначала в воскресной шко

ле для рабочих, потом на Пречистенских рабочих курсах,

читала лекции, писала статьи и брошюры.