Райнер с жаром внушает Софи, потягивающей лимонад, чтобы та не болтала глупостей, а слушала, хотя она вообще молчит. Ханс думает, что если она слушать не хочет, так пусть уж лучше его чувствует. Софи не хочет слушать, ей нравится смотреть. Смотреть, как Ханс с необыкновенной легкостью поднимает и выжимает на руках самые тяжелые предметы, даже самые тяжеленные. На его торсе нет ни единого размякшей мышцы, такие местечки, будем надеяться, располагаются в душе. А вот Райнер телосложением скорее похож на курицу. Причем такую, которая вообще не видела солнечных лучей и получала в корм лишь малую толику зернышек. Хотя наговорить он может куда больше, чем просто кудах-тах-тах, что правда, то правда.

Ханс шмякается на стул и в общих чертах — более подробные черточки проявятся и приложатся потом сами собой — обрисовывает, как станет учиться музыке, которая несет людям радость и успокоение, а исполнителю — славу и успех.

— Заткнись, — говорит Райнер.

А Хансу не терпится рассказать, как мать достает его своими дурацкими конвертами, вечным нытьем о работе в молодежной ячейке:

— В этом причина, почему я… в смысле музыки… хочу от этих дел отгородиться.

Райнер говорит, что сейчас ему в морду заедет. Софи негромко, растягивая слова, просит его отставить Ханса в покое.

Анна: — Слушай, Ханс, ты своим занудством доведешь кого угодно, даже памятник Гете на Ринге.

Софи: — Сама-то не выпендривайся.

Ханс: — Вот видишь, Анна? Если женщина любит мужчину и не может этого показать, да и не хочет показывать, она принимается его защищать от всех. При этом она против воли начинает осознавать свои чувства. Я это в кино тыщу раз видел.

Анна сует руку ему промеж ног, там так уютно.

— Что, опять вам приспичило? — насмешничает Софи.

Ханс отстраняет нелюбимую руку, которой все же пока время от времени пользуется. Ему становится неловко. Софи не должна про это знать, однако ей следует догадываться об этом и хотеть того же. Анна хочет наказать его за такое желание, но одновременно боится, что он перестанет с ней заниматься этим делом, а ведь ему с ней было хорошо, совершенно точно.

— Ханс — это моя проблема, тоже мне защитница нашлась, отстань, он сам себя защитить сможет, а я ему подскажу — как. К тому же мне вообще все равно (разумеется, ей не все равно).

Хансу известно, что женщина, которая защищает мужчину от других, часто выглядит так, будто делает это против воли, но это сильнее ее воли. Мягкость одерживает верх над твердостью. Никак не похоже, чтобы в Софи бушевала какая-то внутренняя борьба, она заказывает себе колу с ромом. Близнецам такое не по карману, они безучастно отводят глаза в сторонку, когда к их столику приближается официант, но в этом заведении к такому привыкли. Ханс заказывает напиток еще дороже, мать перевернулась бы в стареньком кресле, если бы только представила себе это. Он тратит заначку, заработанную на сверхурочных.

Анна говорит, что в природе слабый склоняется перед сильным, как, например, тростник перед северным ветром. Или как безмолвие перед лесом.

Райнер: — Так вот, значит, нападение с целью ограбления…

Ханс: — Ищи дурака. Вы вообще без понятия, о чем треплетесь, это сплошное помешательство.

Райнер: — Помешательство? Такие категории в моем понимании не существуют, ибо нормально и полезно для здоровья все, за исключением овощей и фруктов. И в искусстве такое помешательство получает все большее признание, оно обнаруживается в живописи сумасшедших, а скоро наверняка появятся художники, которые сами станут наносить себе раны, и это будут наиболее современные модернисты из всех, какие только есть.