|
Сейчас Ханс наверняка заглядывает ей в лицо и убеждается, что оно полностью размягчилось. В старом фибровом чемодане хранится не менее старый штык времен Первой мировой войны. Вещь дорога как память, длина лезвия составляет двадцать пять сантиметров. Вполне достаточно, длиннее и не надо. Райнеру очень хотелось бы, чтобы Анна сфотографировала его со штыком в руках, просто так, для смеху. Он бы держал штык как шпагу в фехтовальной позитуре, но, увы, выглядеть он будет нескладно, тут можно ручаться, он выглядит неуклюже всегда, когда не рассуждает на философские темы. Сейчас штык мирно покоится в предназначенной для него коробке, в чемодане. А еще там — сломанные игрушки, диапроектор, предназначенный для просмотра отснятых во время отпуска диапозитивов, но самих диапозитивов нет, потому что отпуска не бывает, и еще — целая куча войлока. Внутренне Райнер уже совершенно отрешился от семьи, внешне же он еще только будет отдаляться от нее, участвуя в разбойных нападениях на людей, ни в чем не повинных, с целью ограбления.
— А-а-а-а, — раздается из-за стены, что оказывается вариацией на ту же тему и не содержит ничего нового. Райнер продолжает упражняться, сохраняя неподвижное лицо (несмотря на ненависть), свободно расслабляя мускулы руки (несмотря на крайнюю враждебность) и не закусывая губы (несмотря на алчность и гнев). — И-и-и-и-и, — неистовствует Анна, снова достигнув оргазма, кто знает, которого уже по счету, вот диво какое. Сегодня ночью Райнер наверняка прибегнет к онанированию, чтобы снять возникшую в нем напряженность, но делать он это будет исключительно против воли и в полной темноте, ведь именно так он, собственно, и привык жить. Райнер является — и это объединяет его с бесчисленными юнцами его поколения — подростком, которому никогда не достается того, чего хочется, и оттого хочется все сильнее и больше, чем он может достать, быть может, удастся добиться этого, когда он не будет уже больше подростком, а совсем повзрослеет. Положение безвыходное. Так он сам его оценивает. Однажды он доверился своему учителю физкультуры, дав ему для прочтения несколько стихотворений собственного сочинения, что представляло собой робкую попытку сближения с ДРУГИМ, которая время от времени имеет место между людьми. Но учитель физкультуры с громким смехом продекламировал эти короткие и, надо признаться, совсем незрелые опусы в учительской, и остальные учителя после этого не раз выводили юного творца из себя, цитируя поэтические строчки, произвольно и безо всякой связи выхваченные из контекста. За стеной вопит Анна, как будто у нее что-то сильно болит. Наверняка она это от совершенно непереносимой страсти, оттого ее крики напоминают о боли. И Ханс принимается вопить за компанию. Как будто два волка воют. Совсем по-звериному, забыв о человеческом достоинстве. Уж теперь-то, надо надеяться, они это дело закончили, у Ханс внутри ничего больше не осталось, стало быть, прекратят кувыркаться и сменят наконец пластинку. Райнер неподвижно таращится в зеркало, и такой же Райнер неподвижно таращится на него из зеркала, только правое и левое поменялись местами. Райнер всегда становится на сторону правого, то есть самого себя. Он никого не представляет, и никому не охота, чтобы Райнер его представлял, даже его собственные одноклассники выбрали другого соученика своим представителем в совете школы, хотя наш Витковски очень настойчиво предлагал себя. Они считают, что он хвастун и воображала, который всегда хочет казаться больше, чем он есть на самом деле, и постоянно врет. Это не по-товарищески по отношению к другим, потому что нужно говорить правду, как бы трудно ни было, даже если тебя могут побить за это. Такими побоями нужно только гордиться, ведь ты все-таки не соврал, не испугался кулаков. «Сам бы я с огнем играть не стал, все это очень сомнительно», — соображает Райнер. В воображаемых мирах творятся многие события, и человек становится от этого богаче, однако кое-что приходится делать на самом деле. |
