Ничего декоративного, никаких фронтонов, эркеров, башенок или рельефной лепнины, все это — для безнадежно почившего буржуа, которого, собственно говоря, больше не существует. Трезвость — следствие трезвой строгости, которая присуща эпохе восстановления страны, осуществляемого в течение уже долгого времени теми самыми рабочими, которые ютятся здесь. Поэзию создают ажурные салфеточки, семейные фотографии, картинки с оленями и стильная мебель фабрики «Зюдверке», из которой раздаются временами диковинные звуки нового времени, при том, однако, условии, что это модная ныне мебель со встроенными радиолами. Приобретают ее в кредит. Каждому обитателю позволено производить поэзию самому для себя, для чего архитектор оставил место на стенах и потолках для картин и статуй, все зависит от самих людей и степени их личной зрелости, в каком виде им хочется иметь эту самую поэзию, сверху, сбоку или снизу.

Ханс входит в дом, где его сразу встречает неприхотливость в чистом виде. Она совершенно безлика, отпечаток на ней оставляет одна только работа, которую мать берет на дом; повсюду громоздятся кипы бумажных конвертов, похабящие все впечатление. Хансу уже знакомы дома, на которых не лежит позорное пятно пользы, дома, из глубины которых, словно льдины, выплывают острова меблировки, Софи владеет таким вот домом, Ханс не раз в нем бывал, всякий раз отвлекая Софи от чего-то важного, чем она как раз намеревалась заняться. Она охотно жертвует этим ради него, потому что что-то такое между ними намечается, растет не по дням, а по часам. Софи отличается от других девушек, с которыми он знаком, не только благодаря своей домашней обстановке, она и сама есть нечто особенное, он узнал бы ее среди тысяч других, будь она даже в рабочем халате, все равно бы между ними тотчас искорка проскочила, как говорится в модной песенке.

Ханс хочет сказать: если бы и она была одета в рабочий халат, а не только он один. В квартире Ханс застает двух товарищей из союза рабочей молодежи, к которой и он сам относится, хочется ли ему того или нет, с собой у них плакаты и ведерко с клеем, который они как раз разводят. Ханса такие вещи не заводят ни капельки. С недавнего времени он каждый раз переодевается на работе перед тем, как пойти домой. На улице показывается исключительно в брюках и джемпере. Раньше он катил домой на велосипеде, не снимая спецовки, нынче его мускулатура обтянута подаренными Софи одежками. Вещи уже слегка растянулись и заметно помялись на сгибах, хотя Ханс очень бережно с ними обходится и то и дело гоняет мать к гладильной доске, и с каждым разом вещи все больше теряют форму, приспосабливаясь к Хансу.

Их прежний владелец учится теперь в Оксфорде и наверняка купил себе что-нибудь новое. Есть разница в том, откуда мускулы происходят и к чему их прилагают.

Ханс прилагает мускулы к электрическому току, и они распадаются там, превращаясь в чистую энергию. Ханс частенько жует снежно-белую четырехугольную таблетку глюкозы, чтобы восполнить израсходованную энергию, последнее время он, можно сказать, только этим и жив, таблетки чисты и совершенны, как его Софи, их повсюду рекламируют спортсмены, они называются «Декстро Энерген». Горнолыжники и теннисисты знают их предназначение и пользуются ими.

Ханс входит в дом и мгновенно катапультируется в свою каморку, чтобы снять парадные вещи и, аккуратно сложив, убрать их; в обычной домашней одежде он появляется в общей с матерью комнате, где по углам жмутся его товарищи, хотя, по всей вероятности, самое позднее через полчаса он снова покинет дом, облачившись в кашемировые одежды. Вот уже несколько недель, как, благодаря новому кругу знакомых, он обрел большую уверенность в общении с людьми всех рас, классов и наций, не то что раньше, когда он не знал ничего, кроме собственной расы и собственного класса. Присутствие молодых рабочих парней в его доме означает шаг назад, в прошлую жизнь, потому что происходят они из его же собственного класса, да так в нем навсегда и останутся, сразу видно, в люди они выйти не смогут.