Один из всадников крикнул: пронзительный стеклянный вопль, всколыхнув тишину, умчался в пустыню, но ни одно движение не нарушило мертвой неподвижности гиганта над холмами. Всадники посовещались, потом один из них размахнулся и метнул вверх что‑то вроде копья, которое вонзилось в днище «лодки», оставив за собой паутинку света. Что‑то вспыхнуло там, в глубине пористого корпуса в полусотне метров над землей, вспыхнуло и погасло. Всадники снова посовещались, наклонившись друг к другу, и повернули в пустыню. Вдруг один из них заметил Матвея и не раздумывая метнул в него светящееся копье…

Проснулся Соболев словно от удара током — горел и дергался глаз, в который попал странный копьеметатель! Но не это поразило Матвея, он вспомнил на миг свое тело, вернее — тело наблюдателя из сна, тело полульва‑получеловека!..

Сон был интересен еще и тем, что вызывал ассоциации, связанные с эзотерическими концепциями Петра Дмитриевича Успенского. Висящий в воздухе колосс, например, напоминал «город» или «крепость» апоидов — древнейших разумных пчел, цивилизация которых погибла десятки миллионов лет назад по неизвестной причине. Успенский, правда, в своих трудах называл эту причину — вмешательство неких сил, контролирующих земную реальность.

Если бы Матвей мог, он «заказал» бы продолжение сна, но прямой связи со своим подсознанием у него пока не было. Та связь, которую установил когда‑то Тарас Горшин, «корректируя» сознание Соболева, почему‑то перестала действовать. И все же Матвей был доволен: его генетическая память начинала потихоньку «выходить из транса».

Внешняя жизнь шла своим чередом, и менять ее Соболев пока не собирался.

В четверг он отвез Стаса в хирургический центр, а в пятницу целых два часа просидел в коридоре, пока мальчишке не прооперировали колено. Операция прошла нормально при полной анестезии. Стас спал, поговорить с ним не удалось, и Матвей отправился в лицей. Он надеялся разыскать мерзавцев, избивших учительницу, хотя применять силу не хотелось.

После посещения лицея картина происшествия обросла дополнительными подробностями, но главное, что заставило Матвея действовать, — это уверенность всех, с кем ему удалось побеседовать, в том, что виновных опять не найдут. И уверенность эта была не беспочвенной. Прошло уже пять дней с момента нападения, а следствие по делу почти не развивалось. Местное милицейское начальство приказало «не форсировать розыск». На звонок директора лицея в «Вечерку» журналисты отозвались вяло: не убили же, так о чем особенно трубить?

— Безнадега, — вздохнул муж учительницы, субтильного вида бородач, преподаватель в радиоинституте. — Я ходил к родителям девочки, из‑за которой весь сыр‑бор разгорелся, так мне даже на порог ступить не дали, собаку пообещали спустить.

— А жена как себя чувствует? — поинтересовался Матвей.

— Да так, отошла уже. Хотя и рвота была, и слабость… Сотрясение, в общем.

— Но ведь если есть травмы, то можно возбудить уголовное дело!

— В том‑то и штука, что травм нет! Сначала ее ударили в живот, потом по голове, но следов практически не осталось. Видно, профессионалы били. — Муж учительницы махнул рукой. — Похоже, на роду у нас написано смиренно дожидаться своей очереди не угодить кому‑нибудь из этих.., которые из грязи

— да в князи. Они ведь совершенно ошалели от долларов, лимузинов и норковых шуб! Видели бы вы эту мадам, мать Сани.