И теперь, по оглашении приговора, Макс вдруг осознал, что, возможно, на нем прекратится навсегда славный род Оваловых, берущий начало аж с петровских времен. Овалову хотелось верить, что своим существованием он обязан самому Меншикову. В его золотые времена, а не в период угасания в Березове. Но в данной ситуации никакая родословная не поможет. И просто вернуть деньги Слепню не получится — не та фигура — за базар отвечать придется по-взрослому.

— Анатолий Сергеевич, видимо, Вячеслав Андреевич не смог договориться, — подобострастно зашептал Овалов, с легкостью переводя стрелки на компаньона, — мы все вернем! Мы обжалуем приговор, вы только не волнуйтесь! Все будет хорошо!

Плетнев с Гудковым стояли за столиком уличного кафе и давились сосисками в тесте. В домашнем питании первому было категорически отказано, а второй поддержал товарища из мужской солидарности. Нет, слово «отказано» не совсем уместно, майор юстиции просто не рискнул возвращаться к семейному очагу после сцены с Афиной и егерями. Ночевал у Гудкова на коротком диванчике в проходной комнате. Комфорт, конечно, сомнительный, зато безопасно. Ирка обрывала телефон, но Антон Романович держался, трубку не снимал и на дверной стук не реагировал. (У него тоже гордость есть!) Ждал командировки, как манны небесной.

— Через Москву летишь? — как бы между прочим поинтересовался Гудков.

— Да. Потом поездом в Великозельск. — Плетнев поморщился от перспективы трястись по железной дороге, и глубокие царапины на лице пришли в движение.

— Слушай, Тох, не захватишь кое-что в столицу? — нарочито непринужденно попросил Гудков, устремив взгляд к небу, где паслось похожее на барашка облачко.

— Что?

— Надо бы хорошим людям помочь. У них сейчас проблемы, — осторожно добавил Гудков, не отрывая взгляда от небосвода. Облачко неспешно трансформировалось — теперь оно больше походило на зевающего бегемота.

— Так что, что? Не томи, — с набитым ртом подбодрил друг детства.

— Камешки… Из Израиля. Необработанные, — едва слышно произнес Паша, вмиг оторвавшись от созерцания бегемота и наклоняясь к другу.

— Чего? Брюлики?

От неожиданности Плетнев даже перестал жевать. Ему, слуге закона, лучший друг такие непристойные предложения делает. Не ожидал! Как он себе это представляет? Плетнев ему что, курьер? Он бы его еще наркоту перекинуть попросил!

— Тихо ты! — Паша оглянулся, словно опасаясь слежки. — Да.

— И что ж это за хорошие люди? — Взгляд слуги закона стал жестким, а лицо — серьезным, словно у бюста Дзержинского. То, что друг знается с какими-то криминальными элементами, его несколько беспокоило.

— Люди как люди, — примирительно пожал плечами Гудков, — я ж говорю, у них сейчас проблемы. Двух курьеров подряд спалили. Может, случайно, а может нет.

Гудков наклонился над столом, заглянул Плетневу в глаза, шепотом добавил:

— А тебя с твоими корочками никто проверять не будет.

Взгляд его при этом светился чистотой и невинностью.

— Паш, ты, вообще, в курсе, что предлагаешь? Мне, майору Следственного комитета, — где-то в глубине израненной души хотелось верить, что Паша шутит, элементарно разводит, — стать соучастником контрабанды бриллиантов. В Уголовный кодекс, случайно, не заглядывал? Сроки не смотрел?

— Так риска-то никакого, — наседал друг детства, — для тебя уж точно никакого.