Если Мейв больше не увидит весну, почему ее должен увидеть кто-то еще?

Говорят, с Рождеством в Нью-Йорке ничто сравниться не может, однако я никогда еще не видел родной город таким мрачным. Добравшись до дома и переодевшись, я повез детей в больницу. Я уже не замечал ни гирлянд, ни огней — видел только бесконечные серые ряды пустых окон, грязный бетон да пар, поднимавшийся над мостовой.

Я остановил фургончик перед больницей, вышел наружу, постоял немного, прислонившись к косяку входной двери — потому что боялся свалиться от усталости на землю. Мэри-Кэтрин провела внутрь моих ребятишек, нарядных, чистеньких, с красиво обернутыми подарками в руках. Когда наша процессия двигалась по коридору, даже у видавших виды медицинских сестер выступали слезы на глазах.

— Постойте-ка, — спохватился я и похлопал себя по карманам. — Запись школьного праздника. Я забыл…

— Вот она, Майк, — сказала Мэри-Кэтрин, протягивая мне пластиковую коробочку.

Я собрался в который раз поблагодарить ее, но Мэри-Кэтрин вдруг сказала:

— Передайте Мейв, что я люблю ее. Я побуду в холле, позовите, если понадоблюсь. Ступайте.

Рядом с креслом-каталкой Мейв стоял на коленях Шеймас. Я увидел Библию в его руках, и у меня ком подступил к горлу. Шеймас провел пальцем по ее лбу — крест-накрест. «Соборование? — подумал я. — Но почему сегодня?!»

Шеймас захлопнул Библию, крепко обнял меня.

— Пусть Бог даст тебе силу, Майк, — прошептал он мне на ухо. — Твоя девочка — святая. И ты тоже.

Он помолчал.

— Я скоро вернусь. Мне нужно глотнуть свежего воздуха.

Видимо, до этой минуты сердце мое все еще не разорвалось, потому что, когда Мейв обняла Крисси и Шону, я почувствовал, как что-то в нем лопнуло, точно гитарная струна.

Это несправедливо. Мейв каждое утро делала зарядку, всегда ела вовремя, не курила. Я прикусил губу, ощущая, как мою грудь распирает жгучая боль.

И тут, когда мой старший сын Брайан помог Мейв перебраться на койку и поставил кассету с записью школьного праздника, произошло нечто невероятное. Мейв рассмеялась. Это было не благовоспитанное хихиканье, а громкий, счастливый смех. Я подошел к ней, взял за руку.

В следующие десять минут больничная палата просто исчезла, мы словно сидели с ней дома, на продавленном диване, и смотрели один из наших любимых черно-белых фильмов.

— Какие же вы молодцы! — сказала наконец Мейв и похлопала детей по протянутым к ней ладошкам. — Беннетты срывают аплодисменты! Я горжусь вами, ребята.

— Что это вы тут расшумелись? — спросил вернувшийся Шеймас.

Он подошел к Мейв, поднес к губам и поцеловал ее ладонь.

— С Рождеством, — сказал он и положил на ее подушку золотистую коробку шоколадных конфет «Годива».

И тут же выступили вперед Джулия с Брайаном, державшие вдвоем одну маленькую бархатную коробочку. Мейв, открыв ее, улыбнулась снова — да так, словно болезнь покинула ее навсегда. В шкатулке лежала золотая цепочка с кулоном, на котором было выгравировано «МАМА № 1».

— Мы все на нее деньги копили, — сказал Брайан. — Даже малыши.

— Вот и дальше всегда все делайте вместе, ребята, — сказала Мейв бодро, пересиливая смертельную усталость. — Чем больше рук, тем легче ноша, а если мы с вами чем и богаты, так это количеством рук. Маленьких рук и больших сердец. Я так горжусь вами. Папа покажет вам подарки, которые я для вас припасла. С Рождеством! И помните: я люблю вас всех.

Шеймас повез детишек и Мэри-Кэтрин домой. Я закрыл дверь палаты, присел рядом с Мейв, обнял ее.