Помощник шерифа Андерсон откашлялся и сказал:

— Боюсь, у меня плохие новости, Чарли.

Остальное она едва слышала, фиксировала только самые важные фрагменты. Несчастный случай. Шоссе. Погибли мгновенно.

К этому времени появилась миссис Андерсон, без сомнения приведенная в качестве поддержки. Она обняла Чарли и сказала:

— Есть кто-нибудь, кому мы можем позвонить, дорогая? Родственники?

Девочка всхлипнула, сказала, что есть бабушка Норма, а потом разрыдалась и не прекращала плакать еще несколько часов, пока та не приехала.

Норма была актрисой. Или пыталась ею стать. Как только ей исполнилось восемнадцать, она проделала стандартный путь до Голливуда на автобусе, как миллион других девушек из маленьких городков, которым сказали, что они хорошенькие или талантливые. У бабушки было и то, и другое. Чарли видела фотографии красивой брюнетки с фигурой Риты Хейворт и не раз заставала Норму поющей на кухне, когда та думала, что ее никто не слышит.

Чего не хватало юной Норме Харрисон, так это удачи. После года работы гардеробщицей и бесконечных прослушиваний, не продвинувшись ни на миллиметр к сцене мечты, она запрыгнула обратно в автобус и вернулась в Огайо немного более закаленной и очень униженной.

Но это не повлияло на ее любовь к кино. Или к картинам, как она до сих пор их называла, как будто была ходячим говорящим заголовком Variety.

— Давай посмотрим картину, — предложила она Чарли в ту первую тяжелую ночь, когда они обе были слишком подавлены горем, чтобы что-то делать, и, совершенно шокированные, просто сидели молча.

Чарли совсем этого не хотелось. В то время она еще не была большой поклонницей кино, несмотря на то что всегда знала, откуда взялось ее имя. То было дело рук бабушки Нормы. Она питала слабость к Хичкоку и привила эту любовь матери Чарли.

— Тебе станет легче, — продолжила бабушка. — Поверь мне.

Чарли уступила и присоединилась к ней; лежа на диване, они смотрели старые фильмы всю ночь, до рассвета. Персонажи разговаривали грубо, курили и пили виски стакан за стаканом. Даже женщины. Убийства, обманы и взгляды украдкой, полные вожделения настолько, что щеки Чарли заливались краской.

Еще лучше были беглые комментарии бабушки, благодаря которым Чарли мельком увидела ее голливудские дни.

— Хороший парень, — сказала она об одном актере. — Но слишком много пьет.

— Однажды ходила с ним на свидание, — поведала она о другом. — Как по мне — уж слишком распускает руки.

Когда утреннее солнце следующего дня начало просачиваться сквозь жалюзи в гостиной, Чарли поняла, что бабуля была права. Ей действительно стало легче. Все эти бурлящие эмоции — боль, ярость, печаль, такая густая и вязкая, что она думала, будто утонет в ней, как в зыбучих песках, — на некоторое время оставили ее.

Также они смотрели фильмы до рассвета всю следующую ночь.

И следующую ночь.

И еще одну после той.

Когда Чарли осознала, что они используют кинематографическую фантазию, чтобы убежать от своей ужасной реальности, было уже слишком поздно. Она попалась на крючок.

В тот день, когда хоронили ее родителей, все казалось невероятнее, чем в жизни. Закрытые гробы бок о бок стояли в церкви в огромном пятне солнечного света, окрашенного витражами. Цветы в вазах позади взрывались яркой радугой, отлично контрастируя с одетыми в черное скорбящими, которые обмахивались из-за июльской жары веерами. Когда они собрались у могилы, небо буквально поражало своей пронзительной голубизной. Дул легкий ветерок, с которым доносились звуки евангельского хора. Внешне все было очень красиво, степенно и благочинно. Чарли испытывала огромнейшую печаль и в то же время какое-то внутреннее спокойствие. Она знала, что как бы тяжело ей ни было, она справится с этим.