Но скоро проект начал буксовать: больно уж разными оказались наши с Будинасом представления о современной газете. Евгений Доминикович жил еще теми временами, когда, по его собственному признанию, журналисты писали по одной статье в месяц, доводя ее чуть ли не до эталонного уровня. Я же пытался объяснить, что ныне мерки совсем иные, но натыкался на стену непонимания. И так по целому списку вопросов.

Закончилось тем, что из проекта я ушел. А спустя пару месяцев он и вовсе накрылся, поскольку у Козулина появились серьезные проблемы, и ему стало не до газеты.

Получилось, что мы с Будинасом разругались вдрызг на пустом месте. А жаль...

Юрий Хащеватский

Будинас

Очень хорошо помню, что я почувствовал, когда впервые познакомился с Будинасом: мне сразу захотелось дать ему по морде.

Хотя нет — вру! — захотелось мне этого не сразу, а часа через полтора после первого рукопожатия и взаимных расшаркиваний. Я как раз заканчивал работу над своим очередным фильмом, а он пришел в мою монтажную со сценарием. Мы пожали друг другу руки, и он нахально уселся в мое кресло -у него был особый нюх на то, куда надо сесть, чтобы занять позицию главного начальника.

Это я стерпел.

Он тут же прихватил мою зажигалку, раскурил трубку и стал объяснять, как надо снимать документальное кино.

Это был верх наглости. Я начинал кипеть.

Но как поступить? Объяснить, что я не нуждаюсь в его лекциях? Сказать, что эта картина у него первая, а я уже снял несколько не самых плохих фильмов?

В общем, я тут же запротестовал, но это вызвало в нем дикую ярость.

Любому, кто хоть раз видел Будинаса в ярости, абсолютно понятно, что перебивать его — опасно для жизни.

Пришлось слушать. Точь-в-точь, как в анекдоте: если не можете ничего предпринять, то расслабьтесь и получайте удовольствие.

Я расслабился.

Лекцию о том, как надо снимать кино, он читал все последующие без малого двадцать пять лет.

Как я это выдерживал? Поначалу с трудом, потом стало легче.

Дело в том, что со временем я понял, что лекцию он читает не мне, а самому себе. У него был такой способ мышления — он думал словами, произнесенными вслух. И наблюдать за этим процессом было очень интересно.

К тому же, он часто отвлекался от основной темы и перескакивал на истории из жизни. Вот тогда-то и начиналось самое увлекательное.

Признаюсь, слушал я его, открыв рот.

Возможно, он врал. Но, во-первых, писатели не врут, а фантазируют, а, во-вторых, я в его истории охотно верю, потому что из них складывалась удивительная картина его молодости, по сути — флибустьерской — точь-в-точь такой, как пелось в его любимой песне о поднимающей паруса бригантине.

Их было множество, этих историй, и из них из всех Будинас неизменно делал вполне определенные выводы, и к тому времени, когда мы с ним познакомились, стал, по мнению многих, абсолютно аморальным типом.

Когда в конце 80-х русские писатели остановили поворот северных рек, именно он задал «вражеский» вопрос:

— А если через 2-3 десятилетия выяснится, что реки все-таки надо было поворачивать, кто ответит за неверное решение? Писатели?

И тут же нахально напомнил демократической общественности, что борьба с кибернетикой тоже начиналась со статьи писателя.

Когда все ругали мелиорацию, он язвительно объяснял разницу между МЕЛИОРАЦИЕЙ и МЕЛИОРАТОРАМИ. Первую ругать было бессмысленно, хотя именно этим все и занимались.

Будинас был в прекрасных отношениях с первым секретарем ЦК Беларуси Ефремом Соколовым. Тот не раз звонил ему при мне в монтажную, когда мы клеили наш первый совместный фильм.

И вот представьте себе: сегодня Соколов ему звонит, они мило беседуют, а назавтра — многотысячный митинг перед зданием ЦК, а прямо под окнами Соколова, на крыше своей «Нивы», стоит Будинас и дирижирует толпой, которая скандирует «Долой Соколова!».